Но Павел Максимович не чувствовал Клавиного желания, он тоже в своем роде
отстранился, взгляд его покоился на желтой странице, по которой ползло
маленькое ночное насекомое, он не видел карандаша, лежавшего поперек его
зрения, зрачки его не двигались вслед течению строк, он уже знал все, что
написано было в той книге, и ему не нужно было снова ее читать. Значение
слов складывалось глазах его уже само по себе, охватывало все новые стороны
бытия, переходя от одного цвета жизни к другому, Павел Максимович повсюду
обнаруживал подобное, те же, будто с детства знакомые ему, черты позабытого
лица, он узнавал их, простые и прекрасные, и радовался, словно ребенок,
после долгой разлуки вновь встретивший свою родную мать.
- Солнце, - забормотал Павел Максимович, повернув взор свой вовнутрь
оконного колодца, зияющая чернота которого неприкрыта была никакой
занавеской. - Огромный огонь мира. Скоро мы придем к тебе. Дай нам только
немного времени. Дай нам только вылечить все болезни, убить всяческую
скорбь, и мы придем к тебе. Мы станем такими же, как ты, которое и ночью
горит по другую сторону земли. Мы станем такими же, как ты, которое светит
на огромное расстояние, не заботясь о том, чтобы беречь для себя самого
энергию жизни. Может быть, для этого нам придется умереть, но мы оставим
после себя взошедшие живым золотом поля, и заводы, выплавляющие крепчайший
металл, и люди будущего возьмут его и сделают себе крылья, чтобы прийти к
тебе, солнце...
Слушая Павла Максимовича, Клава уснула. Сперва ей ничего не снилось, а
потом приснилось, будто она вышла в коридор и встретила Таню, поднимавшуюся
по лестнице с книгой в руке, вероятно, после чтения на лавочке в парке.
Таня была очень бледна, и на лице ее был кровоточащий порез, узкий, словно
по щеке провели острием ножа. Клава спросила сестру, что это, и та
ответила, ах, пустяки, меня задела крыльями стрекоза, объяснение показалось
естественным Клаве, ведь все стрекозы, - как полагала она в том сне, - с |