|  в  Париж,  и Оливейра
понимал, что, случись в туристском агентстве легкая путаница  с билетами или
визами, она с  равным успехом могла причалить  в  Сингапуре или в Кейптауне.
Главное было  --  уехать из  Монтевидео  и окунуться  в то,  что она скромно
называла Жизнь. Самое большое преимущество  Парижа состояло  в том,  что она
прилично знала французский  (more Pitman11) и  что тут  можно  было  увидеть
лучшие  картины в музеях,  лучшие  фильмы, --  словом,  Kultur12 в самом  ее
замечательном виде. Оливейру умиляла эта жизненная программа (хотя Рокамадур
почему-то  довольно  неприятным  образом  охолаживал  его),  и  он вспоминал
некоторых  своих блистательных  буэнос-айресских подруг, которые  совершенно
неспособны  были  выбраться  за   пределы  Ла-Платы,   несмотря  на  все  их
метафизические  потуги  планетарного размаха. А  эта  соплячка, к  тому же с
ребенком на  руках,  села  на пароход в третий класс и  без  гроша в кармане
отправилась учиться пению в  Париж.  Мало  то-то, она обучала его смотреть и
видеть;  не подозревая того, что  обучает, она любила остановиться вдруг  на
улице и нырнуть в пустой подъезд, где  ровным счетом ничего не было, но зато
дальше  --  зеленый  отблеск,  просвет,  и  тихонько,  чтобы  не  рассердить
привратницу, она  проскальзывала  в  большой  внутренний  двор,  где  иногда
оказывалась старая статуя, или увитый  плющом колодец, или  вообще ничего, а
только стертый пол,  замощенный круглой плиткой,  плесень на стенах, вывеска
часовщика,  старичок,  прикорнувший  в  тенистом  углу, и  коты,  непременно
minouche, кис-кис, мяу-мяу, kitten,  katt, chat,  cat, gatto13, -- серые,  и
белые, и черные -- из всех сточных канав, хозяева времени и нагретых солнцем
плитчатых  полов, неизменные друзья Маги, которая умела щекотать им брюшко и
разговаривать  на их  глупом и  загадочном языке,  назначала  им  свидания в
условленном  месте,  что-то  советовала  и  о  чем-то  предупреждала.  Порою
Оливейра,  бродя с  Магой, |