в Париж, и Оливейра
понимал, что, случись в туристском агентстве легкая путаница с билетами или
визами, она с равным успехом могла причалить в Сингапуре или в Кейптауне.
Главное было -- уехать из Монтевидео и окунуться в то, что она скромно
называла Жизнь. Самое большое преимущество Парижа состояло в том, что она
прилично знала французский (more Pitman11) и что тут можно было увидеть
лучшие картины в музеях, лучшие фильмы, -- словом, Kultur12 в самом ее
замечательном виде. Оливейру умиляла эта жизненная программа (хотя Рокамадур
почему-то довольно неприятным образом охолаживал его), и он вспоминал
некоторых своих блистательных буэнос-айресских подруг, которые совершенно
неспособны были выбраться за пределы Ла-Платы, несмотря на все их
метафизические потуги планетарного размаха. А эта соплячка, к тому же с
ребенком на руках, села на пароход в третий класс и без гроша в кармане
отправилась учиться пению в Париж. Мало то-то, она обучала его смотреть и
видеть; не подозревая того, что обучает, она любила остановиться вдруг на
улице и нырнуть в пустой подъезд, где ровным счетом ничего не было, но зато
дальше -- зеленый отблеск, просвет, и тихонько, чтобы не рассердить
привратницу, она проскальзывала в большой внутренний двор, где иногда
оказывалась старая статуя, или увитый плющом колодец, или вообще ничего, а
только стертый пол, замощенный круглой плиткой, плесень на стенах, вывеска
часовщика, старичок, прикорнувший в тенистом углу, и коты, непременно
minouche, кис-кис, мяу-мяу, kitten, katt, chat, cat, gatto13, -- серые, и
белые, и черные -- из всех сточных канав, хозяева времени и нагретых солнцем
плитчатых полов, неизменные друзья Маги, которая умела щекотать им брюшко и
разговаривать на их глупом и загадочном языке, назначала им свидания в
условленном месте, что-то советовала и о чем-то предупреждала. Порою
Оливейра, бродя с Магой, |