ю. Она волновалась перед
каждым блюдом, огорчалась, когда Верхотурский отказывался есть, и радовалась,
когда Москвин шутя управился с третьим "добавком". Ей все казалось, что
обедающим не нравится еда, что курица пережарена и недостаточно молодая.
- Скажите откровенно, - допрашивала она Верхотурского, - вы не едите, потому что
вам не нравится? - И на лице ее были тревога и огорчение.
Обедали мирно - доктор не говорил про политику, только рассказал случай из своей
практики - про то, как его вызвали ночью в имение к умиравшему помещику, за
двадцать верст от города, и как пьяный кучер на полном ходу въехал в прорубь с
тройкой лошадей и доктор чудом спасся, выскочив в последнее мгновенье из саней.
История эта была очень длинная, и по тому, что Марья Андреевна подсказывала мужу
слова, а Коля строил ужасные рожи и незаметно зажал уши, Верхотурский понял, что
про пьяного кучера и прорубь рассказывается, наверное, в сотый раз, и ему
сделалось так скучно, точно он прожил в этом доме долгие годы и каждый день
слушает про помещика и про то, как некий доктор, который теперь в Харькове
профессор и persona grata, одному больному вылущил по ошибке здоровый палец, а
другому вместо абсцесса вскрыл мочевой пузырь и больной взял да и помер, не
очнувшись даже от наркоза.
- Удивительное дело, - сказал Верхотурский, - мы с тобой не виделись около
сорока лет, а встретились и начали говорить друг другу "ты". Зачем?
- Юность, юность, - проговорил доктор. - Gaudeamus igitur.
- Какого там черта igitur, - сердито сказал Верхотурский, - и где этот самый
igitur! Я вот смотрю на тебя и на себя - точно сорок лет бежали друг от друга.
- Конечно, мы разные люди, - сказал доктор. - Ты занимался политикой, а я
медициной. Профессия накладывает громадный отпечаток.
- Да не о том, - сказал Верхотурский и ударил куриной костью по краю стола.
- Речь о том, что ты буржуй и обыватель, - сказал Коля профессорским тоном и
покраснел до ушей.
- Ви |