ни забрался в
укрытие вслед за ней и прижался своим гибким
мальчишеским телом к ее спи не. - Ты себя хорошо чувствуешь?
- Да, милый, все нормально. Просто устала. ПРОСТО УСТАЛА и наполовину не
выражало того, что Сэйдж на самом деле
чувствовала. Более точным было бы сказать, что она устала до смерти: устало ее
тело, душа, не говоря о мучительном
чувстве голода.
Вчера им с Дэнни удалось съесть только несколько сухих ягод, забытых
птицами в течение долгой зимы, да еще они
случайно обнаружили несколько ям, наполненных водой, и смогли утолить жажду.
Сэйдж знала, что мальчик тоже голоден,
возможно, даже больше, чем она. Он растет, и его молодому организму требуется
много пищи. Как ей уберечь от страданий
этого ребенка, которого она любила, как своего собственного? Она потеряла
направление и сейчас, пожалуй, не могла бы с
уверенностью сказать: направляются ли они к цивилизации или удаляются от нее.
Единственное, что ей было точно известно
- так это то, что сегодня утром восходящее солнце светило им в спины. Может
быть, им удалось не потерять направления и
они по-прежнему двигаются на Запад, а не по кругу. Если же направление на Запад
ими утеряно, то они запросто могут
угодить в лапы ее деверя.
От отвращения и ужаса Сэйдж передернуло, несмотря на высокую температуру,
которая у нее сейчас, несомненно, была.
Миланд Ларкин хотел, чтобы она стала его женой, но один Господь ведает, что он
сделает с Дэнни, если тот ему попадется.
Брат ее мужа был религиозен чуть не до фанатизма, но точно так же фанатично он
ненавидел индейцев. Это была какая-то
необъяснимая, болезненная ненависть. Никто не знал, откуда она взялась, в чем ее
причины. Наоборот, всем было известно,
что краснокожие не причинили Ларкину никакого вреда.
И все-таки эта глубокая, черная ненависть жила в нем. Она полыхала в его
глазах, когда он смотрел на Дэнни или его
мать.
В затуманенном болезнью сознании Сэйдж встали картины траге |