сегда
ушел из Ассирии, сначала в Финикию, а после падения Ниневии переплыл море
и осел в Европе, уже надолго...)
Казалось, тело его жило своей жизнью и подчинялось своим желаниям,
порой непонятным, но все равно осмысленным. Он никогда не был царем и
рабом тоже, ибо и то и другое было опасно для жизни. Каждый раз он жил
ровной и сытой жизнью среднего человека, в любое время и в любой стране он
находил средства к пропитанию благодаря неизменному обаянию, знанию
людских слабостей и столь огромному опыту общения с людьми, что ему ничего
не стоило сойтись с любым.
(...он всплыл в Риме в смутное время в качестве ростовщика. Он был
одним из тех, кто ссужал Юлия Цезаря деньгами для подкупа городской черни.
И когда Цезарь готовился отплыть в Испанию, он в числе своих
нечистоплотных собратьев задерживал корабли, покуда Красе не пообещал
уплатить сполна чужие долги. На этом обычно и исчерпывалась его роль в
истории, и это была не самая трудная роль. Мудрая и подлая. Он выживал
даже там, где выжить было невозможно: в сожженных и разрушенных варварами
городах, среди геноцида, озлобления, остервенения, голода и эпидемий. Он
был единственным жителем Помпеи, выползшим из-под пепла с золотым
сестерцием, бережно зажатым в зубах; единственным спасшимся на причале
Кайз-Депред во время лиссабонского землетрясения; и если бы он был на
"Титанике", то, клянусь, он бы выплыл из океанской пучины верхом на
дельфине...)
Период от смерти до смерти сначала был достаточно долгим и почти
равнялся человеческой жизни, но с годами тело его уставало раньше срока и
периоды становились короче и короче, пока к последнему столетию не стали
трехлетними. Он чувствовал приближение смерти уже издали, как собака чует
землетрясение, по той слабости и тошноте, что разрасталась в нем к концу
периода. Тогда он искал убежища, чтобы никто не смог потревожить его труп,
чтобы не нашли лю |