но
для кого:
- Тля ест траву, ржа - железо, а лжа - душу!
Или же, думая о чем-нибудь, отвечал вслух своим мыслям:
- Все может быть? Все может быть!
Когда я возвращался с работы домой, то все эти, которые сидели у ворот
на лавочках, все приказчики, мальчишки и их хозяева пускали мне вслед разные
замечания, насмешливые и злобные, и это на первых порах волновало меня и
казалось просто чудовищным.
- Маленькая польза! - слышалось со всех сторон. - Маляр! Охра!
И никто не относился ко мне так немилостиво, как именно те, которые еще
так недавно сами были простыми людьми и добывали себе кусок хлеба черным
трудом. В торговых рядах, когда я проходил мимо железной лавки, меня, как бы
нечаянно, обливали водой и раз даже швырнули в меня палкой. А один купец, -
рыбник, седой старик, загородил мне дорогу и сказал, глядя на меня со
злобой:
- Не тебя, дурака, жалко! Отца твоего жалко!
А мои знакомые при встречах со мною почему-то конфузились. Одни
смотрели на меня, как на чудака и шута, другим было жаль меня, третьи же не
знали, как относиться ко мне, и понять их было трудно. Как-то днем, в одном
из переулков около нашей Большой Дворянской, я встретил Анюту Благово. Я шел
на работу и нес две длинных кисти и ведро с краской. Узнав меня, Анюта
вспыхнула.
- Прошу вас не кланяться мне на улице... - проговорила она нервно,
сурово, дрожащим голосом, не подавая мне руки, и на глазах у нее вдруг
заблестели слезы. - Если, по-вашему, все это так нужно, то пусть... пусть,
но прошу вас, не встречайтесь со мною!
Я уже жил не на Большой Дворянской, а в предместье Макарихе, у своей
няни Карповны, доброй, но мрачной старушки, которая всегда предчувствовала
что-нибудь дурное, боялась всех снов вообще и даже в пчелах и в осах,
которые залетали к ней в комнату, видела дурные приметы. И то, что я
сделался рабочим, по ее мнению, не предвещало ничего хорошего.
- Пропала твоя |