и, вышла на
проулок, прошла под плетнем до речки и бросила вялое тело на ил, около воды.
На другой день - праздник троица. У Макарчихи пол усыпан чабрецом и
богородицыной травкой. С утра выдоила корову, прогнала ее в табун, шальку
достала праздничную, цветастую, в разводах, покрылась и пошла к Алешкиной
матери. Двери в сенцы распахнуты, из неметеной горницы духом падальным
несет. Вошла. Алешкина мать на кровати лежит, ноги поджала, и рукою от света
прикрыты глаза. На закоптелый образ перекрестилась Макарчиха истово.
- Здорово живешь, Анисимовна!
Тишина. У Анисимовны рот раззявлен криво, мухи пятнают щеки и глухо
жужжат во рту. Макарчиха шагнула к кровати.
- Долго пануешь, милая... А я, признаться, зашла узнать, не будешь ли
ты продавать свою хату? Сама знаешь - девка у меня на выданье, хотела зятя
принять... Да ты спишь, что ли?
Тронула руку - и обожглась колючим холодком. Ахнула, кинулась от
мертвой бежать, а в дверях Алешка стоит - белей мела. За косяк дверной
цепляется, в крови весь, в иле речном.
- А я живой, тетя... не убивай меня... я не буду!
x x x
Перед сумерками через улицы, увешанные кудрявыми коврами пыли, через
площадь, мимо отерханной церковной ограды, тенью шел Алешка. Возле школы,
под нахмуренными акациями, повстречал попа. Шел из церкви тот, сгорбатившись
нес в мешке пироги и солонину. Алешка, кривя губы, прохрипел:
- Христа ради...
- Бог подаст!..- И зашагал мимо, сутулясь, путаясь в полах подрясника.
Возле речки в кирпичных сараях и амбарах - хлеб. Во дворе дом, жестью
крытый. Заготовительная контора Донпродкома э 32. Под навесом сарая -
полевая кухня, две патронные двуколки, а у амбаров - шаги и нечищеные жала
штыков. Охрана.
Выждал Алешка, пока повернется спиною часовой, и юркнул под амбар
(доглядел еще поутру, что из щелей струею желтой сочится хлеб). Брал в
пригоршню жесткое зерно, жевал ж |