асов или дней.
А послезавтра или дня через два они снова расстанутся и не встретятся,
может быть, никогда. Очень возможно, что никогда.
Первым об этом подумал сын. Потом эта же мысль пришла отцу. И отец
сказал:
- Вот, значит, Витя... Я один остался... Как же я теперь буду жить
один?..
На столе стояла лампа. Желтый свет ее разделял отца и сына. Щурясь от
света, сын зачем-то спросил:
- Тебе лет-то сколько теперь?
- Мне? Семьдесят шестой...
- Порядочно, - сказал сын и задумался. После раздумья он сказал: - Ну
что ж, поедем в Москву.
Виктору Матвеевичу жаль было отца. Он хотел как-нибудь приласкать его.
Однако он знал, что отец ни за что не оставит этот домик - мечту своей
жизни, огородик, однорогую козу и этих кур, загадивших весь дворик. Но
отец неожиданно сказал:
- Хорошо бы... Повидать, какая она есть. Сроду не видал.
На лбу у него выступили крупные капли пота. Он стер их ладонью,
отбросил длинные, плоские волосы, падавшие на лоб, и... может быть,
кощунственно сказать, что он повеселел, но он повеселел действительно.
В неверном свете лампы показалось даже, что он улыбнулся радостно. Или
это отблеск лампы заиграл на мгновение в его глазах?
- А домик как же ты оставишь?
- Продать можно. У меня тут есть одни люди. Давали, да мало. Я сам за
него тыщу семьсот в шестнадцатом году отдал. Да пристройки делал, да
огород...
- Ну вот, - сказал сын, не слушая длинных, отцовских рассуждений, -
если успеешь собраться, пока я здесь, поедем вместе. А не успеешь - я жену
попрошу приехать за тобой...
- Я успею, Витенька, - сказал отец поспешно. - Чего же мне тут такое
собираться? Конечно, успею. Ты меня денька два подожди, я все обтяпаю...
- Денька два, - сказал сын, - подожду.
И отодвинул пустой стакан на середину стола.
- Еще стаканчик! - предложил отец и поспешно поставил пустой стакан под
самоварный кран. - Чай - он хорошо душу греет...
|