нас ожидали гораздо большего в области чтения и
в области знания России; а другая черта была -- религиозность, при
организации был священник и в лагерях была церковь. И в этой организации я
сделал ряд открытий. Во-первых, из области культуры; похоже, что все мои
рассказы о культуре мне в стыд и осуждение, но ничего не поделаешь. Помню,
однажды у нас в кружке мне дали первое задание -- думаю, мне было лет
четырнадцать -- прочесть реферат на тему "отцы и дети". Моя культурность
тогда не доходила до того, чтобы знать, что Тургенев написал книгу под этим
названием. И поэтому я сидел и корпел и думал, что можно сказать на эту
тему. Неделю я просидел, продумал и, конечно, ничего не надумал. Помню,
пришел на собрание кружка, забрался в угол в надежде, что забудут, может
быть, пронесет. Меня, конечно, вызвали, посадили на табуретку и сказали: ну?
Я посидел, помялся и сказал: я всю неделю думал над заданной мне темой... И
замолчал. Потом, в последующем глубоком молчании, прибавил: но я ничего не
придумал. И вот этим кончилась первая лекция, которую я в жизни читал.
А затем, что касается Церкви, то я был очень антицерковно настроен
из-за того, что я видел в жизни моих товарищей католиков или протестантов,
так что Бога для меня не существовало, а Церковь была чисто отрицательным
явлением. Основной, может быть, опыт мой был такой в этом отношении. Когда
мы оказались в эмиграции в 1923 году. Католическая Церковь предложила
стипендии для русских мальчиков и девочек в школы. Помню, мама меня повела
на "смотрины", со мной поговорил кто-то и с мамой тоже, и все было устроено,
и мы думали, что дело уже в шляпе. И мы уже собрались уходить, когда тот,
кто вел с нами разговор, нас на минутку задержал и сказал: конечно, это
предполагает, что мальчик станет католиком. И я помню, как я встал и сказал
маме: уйдем, я не хочу, чтобы ты меня продавала. И после этого я кончил с
Церков |