ки. Перед нами
простирались пять дней путешествия по реке - безмятежное время,
освобождающее ум для блужданий и поисков.
На широкой реке, чьи далекие берега были для нас лишь
темно-зеленой линией, разделяющей небо и землю, нам открылись две
всеобъемлющие категории: ведомое и неведомое. Неведомое было везде,
и оно заставляло нас использовать в разговоре притянутые за уши
аналогии: Рио-Путумайо похожа на священный Ганг; джунгли наводят на
мысли об Амбоне; небо напоминает небеса над равниной Серенгети, и
так далее. Иллюзия понимания была неудачной попыткой хоть как-то
сориентироваться в новой обстановке. Но в этой игре неведомое не
выдавало своих тайн и Рио-Путумайо так и не становилась похожей на
Ганг. Необходимо познать самую суть неведомого - только тогда
сумеешь правильно понять его.
То, что мне здесь ведомо, - это люди, которые приехали со мной.
Они выступают как известные величины, потому что я знал их в
прошлом. И пока будущее остается похожим на прошлое, они останутся
мне ведомы. Разумеется, это не Нью-Йорк, не Боулдер и не Беркли, и
нам нелегко порвать связь с окружающей средой, развить в себе
чувство правильности действий, которое никогда не отказывает нам в
savoir faire (Сметливость (франц,).). Холодная эстетика чужака: "Я,
мэм? Я здесь проездом". Именно то, что эти люди мне знакомы,
превращает их в окна в моем воображении, окна, которые открываются в
прошлое.
И первое, конечно же, Деннис; линия его жизни дольше всех
остальных идет параллельно с моей. Нет необходимости упоминать, что
у нас обоих одинаковые гены. Наша связь уходит так далеко в прошлое,
что почти теряется в самом раннем, еще лишенном языка ощущении. Мы
росли в одной семье, делили одни и те же запреты и свободы, пока в
шестнадцать лет я не ушел из дома. Но с Деннисом я остался близок.
Два с половиной года назад, когда мне шел двадцать второй год,
я томился в недрах "Каранджи" - лайнера Британской пароходной
компании, - ослабевший, в полубреду, |