имым. Они лишали его не только возможности двигаться, но и
способности дышать. "А чем дышу я, если я рыба?" - испугался Антон. Oн не
знал, чем дышат рыбы, а может знал, да забыл, и теперь не мог вспомнить.
- Тише, тише, - шепотом уговаривал Антона женский голос. Лица говорившей он
не мог разглядеть, видел только темный силуэт на фоне окна. Но он узнал
этот голос.
- Вы ночью сказали такую фразу, - Антон вынул из памяти литую барочную
завитушку и повторил, приукрасив ее интонационно. Женщина, чтобы
расслышать, наклонилась, едва касаясь его прямой темно-коричневой прядью. -
Вы учительница, да?
- Ой, - она прижала к щекам ладони, и Антон не увидел, но почувствовал
густой румянец ее неловкости и огорчения, - это клише. Я так не пишу. Так
только плохие журналисты пишут. Я так не пишу!
Она была из "Комсомольской правды", но имела надежное школьное прошлое -
пять лет в кабинете русской литературы. Учительница.
"Зачем я тогда доставал ее? - недоумевал Антон, складывая на подносе пустую
посуду и отодвигая его на край стола. - Не она, - ведь я не встал бы в
Москве. Ну просто не смог бы подняться. Впрочем, кто поручится, что все
было именно так, как помню я сейчас? Возможно, не звучала неловкая эта
фраза, и поезд не горел. Только я бился обманутой рыбой, запертой в тесном
аквариуме.
Какой бред! Господи! Все это стыдно и смешно. И детский мой снобизм, и
Курск, и поезд, горевший невесть где, и вот это узилище".
Ведь связь наша, а существует она безусловно, задана не мной. И потому не
мне определять свою роль в ней. Они навязаны мне обе и в равной мере:
жесткая, не допускающая вольностей в толковании временная определенность и,
подчиненная ей, моя судьба.
И все же... И все же оставлен мне путь. И дан шанс его пройти. При том, что
время уже на исходе, а мои устремления и Его желания всегда сильны, но не
всегда совпадают.
При том, что тьма уже встала у меня за спиной.
X
Антон шел по крутому, обрывавшемуся прямо в море |