| и  скосишь,  яблоки-паданки некуда девать,  вяленая рыба год
провисит на чердаке,  пожелтеет, старую крупу шашель поточил, арбузные
корки ли, капустные листья - все тетке Дуне идет.
   - Кабан пожрет, - говорит она. - Куры поклюют.
   Порою и не зовешь, она сама углядит:
   - У тебя терновка падает, либо не нужна? Я заберу, - и тащит к себе
еще зеленую кислую ягоду.
   - Картошку старую заберу... Мелкую тоже заберу...
   Выйдешь ли за двор, на улицу, глядишь - волокет чего-нибудь. С меш-
ком ли гнется, на тачке везет.
   - От Ильченки,  - сообщает.  - Груши падают,  черномяски. Порежу да
посушу. У меня груш нету, негде приткнуть.
   - От Лаптевых...  Огурцов у них нарастает, не успевают сбирать. Мне
и желтяки сойдут. Своих бы насажала, да негде.
   А уж  от Миколавны с пустыми руками не выйдет.  Какую-нибудь плошку
ли,  банку несет.  Старые щи, засохший хлеб... Залежалось ли что, про-
кисло - все впрок птице Божьей.
   К вечеру  тетка  Дуня устает.  Долог день летний.  Устанет - уже не
скачет. Годочки свое берут. А их уже - семьдесят. Ширк да ширк калоша-
ми - к Миколавне бредет.
   Миколавна же порой вечерней,  когда в стеклянном скворечнике дышать
нечем,  спускается во двор на волю.  За день она выспалась, отекла ли,
припухла ото сна.  Но сидит гоголем,  рассказывает про телевизор:  что
показывали да как. Главное, конечно, кино. Сначала была "Мария", потом
"Роза", теперь "Тропиканка". Миколавна глядит эти фильмы дважды: утром
и вечером.  Помнит их наизусть. А тетке Дуне всегда недосуг. Утром - в
бегах,  а вечером - засыпает.  Включит телевизор - и заснет перед ним.
Порою за полночь светят синим ее окошки. Это - включенный телевизор. А
хозяйка спит.  Все проспит,  а узнать любопытно: про Марию, про Розу -
они ведь, считай, свои. Спасибо Миколавне, она доложит в подробностях,
кто, как и с кем.
   Течет неспешный рассказ.
   Просторная скамейка возле крыльца.  Во дворе - вечерние тени. Тетка
Дуня сидя тут же задремывает под мерный рас |