Слоистое небо цеплялось за спицы телевизионных антенн. Старенькая
церковка накренилась в косых дождевых струйках, и почернелые купола
провисли меж ветками мокрых деревьев.
- Первое июня... Начало лета, - с усмешкой сказал Федорин и
отвернулся от затянутого потеками окна.
Он взял со стола монументальный, как Библия, "Справочник образцов
иностранной валюты". Медленно перекидывал плотные страницы. Вспыхивали
и угасали зеленоватые американские доллары, радужные британские фунты,
сизые, как сукно солдатских мундиров, западногерманские марки,
оранжевые мексиканские песо, японские йены. Мелькали профили и фасы
здравствующих и почивших королей, президентов и полководцев...
Федорин перекидывал страницы, но видел не иноземные банкноты.
Кажется, с каждой наклейки смотрело на него не по годам одутловатое
лицо Валентина Игумнова. Судя по его повадкам, в игумновских тайниках
покоится немало из того, что собрано в этом альбоме. Федорину не
миновать заглянуть в эти тайники. Но это завтра. Может быть,
послезавтра... А сегодня снова до глубокой ночи колесить по Москве.
Приказано изобличить, задержать Игумнова, завершить дознание и
передать дело следователю. А что передашь, если Игумнов залег у себя
на квартире, как медведь в берлоге, и всех его поставщиков и
покупателей ровно бы смыло этим нескончаемым дождем.
"А без твоих коммерческих связей, - глядя на фотографию Игумнова,
мрачно сказал Федорин, - ты, Валентин Николаевич, голый. И мне ты,
попросту говоря, не нужен. Если брать тебя таким, то через трое суток
тебе принесут извинения за незаконный арест, а мне соответственно
выговор в приказе. И поделом. Моя уверенность в том, что ты матерый
валютчик, для следствия и суда не имеет значения. И чтобы все у нас с
тобой было по закону, надо, чтобы ты сам вышел из укрытия и привел
меня к своим клиентам".
А дождевая хлябь за окном слезилась так тоскливо, разом |