ги жены, плакали дети, она часто ходила в соседнюю школу, все им
рассказывала: как было, как потом еще было... Они ее, кажется, любили.
Потому что плакали...
А эти двое? Невинные? Или это мое собственное заблуждение? Может, я
потерял не только чутье - голову? И ориентируюсь не совсем точно? - Так он
думал дня через три, когда вдруг понял, что Нюши нет, ее нет на самом
деле, и уже никогда не будет, не будет, не будет... и надо все-таки жить,
ничего не поделаешь. - Может, они, эти пианисты, доценты, теперь так
хитры, так ловки, что не распознаешь? (Романов был доцент, прочили ему
великое будущее. Принял приговор молча!) - Вдруг те, кто приговорил их, не
ошибаются, а ошибаюсь я?
Непрошенное зло вспыхивало в нем, он сидел при погашенном свете,
думал, изредка плакал и радовался тому, что плачет; выплакавшись, он
чувствовал себя каким-то свободным, легко было ему вспоминать жену, теперь
бы она хлопотала, что-то бы стряпала, он, уткнувшись в бумаги, ей что-то
бы читал... Это все повторялось в нем, а потом неожиданно стали появляться
они - Дмитриевский и Романов. Все было с ними с каждым разом сложнее, и он
чувствовал, что не прав, говоря о них, пианистах, доцентах, так
обывательски зло, беспричинно обвинительно, грубо и глупо.
Шло потом еще время. Он переворачивал бумаги, говорил и говорил с
людьми, которые были причастны к делу. Он приказывал уже себе: "Думай о
них! Думай об этих двоих" (то есть об этих Дмитриевском и Романове, этих
двоих - талантливых ребятах, осужденных и во второй раз вот так, на его
взгляд, несправедливо). Думай о них даже лучше, чем они есть! Так должен
поступать истинный юрист, адвокат, защитник!"
И он находил новые доводы, чтобы сказать о их невиновности, он был
уверен, что они невиновны.
После того, как он выписался из больницы, - немедленно продолжил
"копание" в этом, как теперь уже многие уверяли, гиблом деле.
- Вы, |