ников.
Когда он был наряжен, мы вынесли его во двор и повесили у двери так, что ногами
он опирался на плиты порога.
- Нам еще нельзя выйти, - сказал Пью, - сейчас день... Подождем ночи... Мы
повесили его слишком рано... Не лихорадка ли у меня, Мак-Гроу?
Мак-Гроу в полутьме двора пощупал руку Пью.
- Ничего нет, - произнес он.
Мы остались сидеть на ступеньках лестницы, перед мертвецом в остроконечном
колпаке. Никто из нас не произносил ни слова.
- Меня все время... мутит... - снова пожаловался Пью.
Он нагнулся над перилами, и его вырвало.
- Отойди подальше, свинья! - сказал Мак-Гроу.
Мы ждали наступления ночи, как вор, умирающий на колесе смерти. Минуты текли
медленно, медленно. А солнце, освещавшее двор, как дно колодца, казалось, не
хотело смягчить свои смертоносные лучи.
- У меня... - сказал Пью.
Он не осмелился жаловаться. Я заметил, что Мак-Гроу, укрывшись в тени, со
скрываемым беспокойством щупает себе артерию на руке.
И с наступлением ночи, когда с земли поднялись вредные серые испарения, мы
переступили порог дома живописца дьяволов.
Пью не мог идти, ноги его ослабели. Мы поддерживали его за руки, чувствуя, как
под нашими руками бьется кровь в его жилах.
Запах горелого мяса носился над городом. Большая стая воронов и коршунов
пролетела над нами, испуская разноголосы крики; иные птицы стонали как дети.
Вдруг, несмотря на наши усилия, Пью свалился. Мы опустили его на землю. Он
поднял на Мак-Гроу свои поразительно умные глаза.
- Сюда, Мак, - произнес он, показывая на сердце, - скорее!
И Мак-Гроу, наклонившись над ним, словно для того, чтобы посмотреть ему язык,
налег всем своим телом на нож, приставленный к самому сердцу товарища.
Мы покинули умершего и присоединились к Жоржу Мэри с его шайкой.
И мы никогда не вспоминали ни о Красной Рыбе, ни о чуме, боясь, что нас из
предосторожности посадят в лодку вместе с запасом сухарей, водой и ружьем с
порохом, и смерть Пью мы объяснили просто следствием ловко описанной ссоры.
|