| ом 
столетии. Всемирной, заметьте, истории!
     Вадим правил бричкой, Казароза шепотом спрашивала у него про улицы - как 
называются, Ванечка лузгал подсолнухи, а Осипов продолжал витийствовать:
     - Европа одряхлела, да, но давайте открыто и честно поглядим в лицо правде.
Разве из 
Северной Пальмиры не сыплется песок? А из Третьего Рима? Я губернский
интеллигент в 
третьем поколении и горжусь этим. Но говорю себе: смирись, гордый губернский 
человек!
     - Почему же вы так говорите? - равнодушно спросила Казароза.
     - Пока еще моя гордость - лишь оборотная сторона ущемленного самолюбия. 
Признайтесь, ведь я вам смешон со своими претензиями. Или не так? Мы,
провинциалы, 
смешны, зато мы легче воспаряем в сферы. Когда, вот как сейчас, я еду по грязной
улице, 
среди канав, среди мусора и жалких развалюх, вижу вокруг изможденных,
некрасивых, 
плохо одетых мужчин и женщин, мне хочется закрыть глаза. Я-то держусь, но многие
закрывают. Зажмурятся и воспаряют духом, им эсперанто подавай. А если мировую 
справедливость и всеобщее счастье, так немедленно! Как в трактире. Эй, человек,
сей 
секунд подать нам... И уже подано, в рюмки налито. - Осипов крепче приобнял
Казарозу 
за талию. - Но вы же, небось, на питерских камнях возросли, на державном
граните. Так? 
На что вам наши бедные доморощенные эсперантисты?
     - Это мое дело, - ответила она с удивившей Вадима резкостью.
     У входа в Стефановское училище их никто не встретил, пришлось подниматься в
зал 
самим. Там сидело человек пятьдесят-шестьдесят, не больше; толпы сочувствующих,
о 
которых рассказывал Семченко, отправились, видимо, в иные очаги культуры. Возле
дверей, протянув через проход длинные ноги в обмотках, дремал на стуле какой-то
курсант с пехкурсов имени 18 Марта. Запах от него исходил такой же, как от
Осипова, 
только мощнее. Он всхрапнул, но не проснулся, когда Вадим отодвигал в сторону
его 
ноги.
     - Вот выпьет человек, - прошептал Осипов, - и ему никакой эсперант |