ных кремовых чулках и этих, знаешь,
батистовых панталонах с разрезом в шагу, как носили в то время. Когда я зверски
схватил ее в
этот разрез и повалил на подушки дивана, глаза у нее почернели и еще больше
расширились,
губы горячечно раскрылись... "
Вот и глаза Ии рядом, я видел, уже широко раскрыты. Она складывает губы
дудочкой и
свистит, что должно, видимо, означать изумление.
- Я спасена! - говорит она. - Какая почти современная смелость!..
Литературное батрачество, от которого я отрекался, осуществилось, тем не
менее, всерьез,
на целые три недели.
Как-то сразу выяснилось, что домашние переводы Ии подолгу приходится
исправлять, и
решено было переводить все совместно и начисто.
Трудовой день длился шесть часов с перерывом на плаванье, пререкательные,
главным
образом, отступления и завтрак.
Утром я заезжал за харчем, в полдень кипятил кофе на электрической плитке,
которая
была у меня в раздевальной будке, и приготовлял бутерброды. В самый первый,
кажется, раз Ия
снисходительно занималась этим сама, но потом только спрашивала устало: "Когда ж
перерыв?" - и я таскал все в нашу песчаную ямину, под зонтик, где было наше
рабочее место.
Сама Ия, впрочем, зонта не признавала и постоянно выкатывалась из-под него
за теневую
черту: кожа ее, цвета крашенного луком пасхального яйца, была лучестойка.
- Послушайте! - говорит она в день третий, как припоминаю теперь, когда мы
переводим рассказ, где герой со скалистого берега подглядывает за купающейся
героиней,
любуясь ее сплошным коричневым загаром. - Я не хочу сделаться пегой; это
отвратительно!
Неужели вам будет мешать, если я сниму хотя бы лифчик?
Она не дает мне времени сказать "да" или "нет", а просто сбрасывает с
грудей красную
поперечину, и я вижу их шелковистый, светлей прочего, янтарный отлив, коралловые
их мыски
и ощущаю щекотные шампанские пузырики, запрыгавшие у меня где-то в жилах, и
отчасти -
досаду, что надо теперь привыкать, чт |