Книга "Норильские рассказы", Снегов Сергей

Краткое описание/вступление:

ществе, оба уравнены одной виной, противоестественно 
соединившей реальность и выдумку, действие и клевету. Я не мог этого понять, не
мог этого 
принять, моя душа разрывалась от скорби.
     Снова загремели засовы и в камере появился корпусной со стрелками. Двое
стрелков вели 
под руки Прокофьева - бледного, в разорванной одежде. Мы стояли в молчании около
своих 
коек. Стрелки посадили Прокофьева на матрац, он обессилено завалился головой на
подушку. 
Корпусной отдал короткое приказание, и охрана ушла вместе с ним. Засовы зарычали
и 
завизжали. Мы в оцепенении продолжали стоять у коек.
     Я перевел глаза с тяжело дышащего Прокофьева на Панкратова. И тут я увидел,
как снова 
переменился Панкратов. Перед нами стоял не мужиковствующий, играющий- в дурачка

крепыш, не разозленный яростный спорщик, каким я узнал его этой ночью, а старик
с 
остекленевшими глазами, поседевшей бородой. Он шел к Прокофьеву как слепой, 
ощупывающий воздух.
     Он наклонился над койкой Прокофьева, повернул к себе бледное, в
кровоподтеках лицо. 
Прокофьев не открывал глаз, дышал с хрипом. Панкратов поднял его руку, отпустил
ее - рука 
упала как неживая.
     - Крепкий, крепкий аппарат! - не то натужно прохрипел, не то прокашлял
Панкратов. 
Он вдруг с ненавистью посмотрел на нас и снова обернулся к Прокофьеву: - Ой,
Виктор, 
крепкий!
     Я повалился на матрац, в исступлении кусал подушку, трясясь всем телом.
     
СЛОВО ЕСТЬ ДЕЛО
     
     Кто-то нудно плакал надо мной молодым жалким голоском. Плач начался вчера
вечером 
- наверно, сразу как привезли из суда - и продолжался уже ровно двадцать часов;
было 
по-человечески удивительно, откуда берется столько влаги на слезы. Чужое рыдание
выводило 
меня из себя. Я метался по узкой каморке в Пугачевской башенке Бутырской тюрьмы
и, задирая 
лицо в потолок, ругался, кричал и требовал перестать- нельзя же так по-бабьему
распускаться! 
И мне нелегко, и я после суда, тоже выслушал чудовищно несправедливый приговор,
ложь на