озрение". Разве не правда это? И вот теперь с чем он остался? С сорокалетней
женой на 
руках, да и то она только и знает, что бегает на свою гимнастику...
     ...и вдруг она представилась ему такой, какой он увидел ее первый раз
четырнадцать лет 
назад в квартире Хэла Торндайка в Гринич-Виллидж. Там были коричневые стены и
длинный 
стол, заставленный конусами салфеток, а публика более чем богемная, если он
правильно 
понимал смысл этого слова, и среди гостей была девушка с пушистыми каштановыми
волосами 
и таким милым, славным лицом, в отважно коротком облегающем платьице, нисколько
не 
скрадывающем безупречную фигурку. Он вдруг снова ощутил ту невыразимую словами 
близость, которая тогда окутывала их, как кокон, у него в квартире на
Чарльз-стрит и у нее на 
Девятнадцатой западной и отгораживала их от всего, что было привито ему
родителями, и 
Бакли-скул, и колледжем Святого Павла, и Йейльским университетом. Он даже
вспомнил слово 
в слово, как говорил ей, что их любовь преодолеет все-все...
     А теперь она, сорокалетняя, безукоризненно заморенная диетой и гимнастикой,
ушла 
наверх в слезах.
     Шерман отвалился на спинку кресла. Не он первый, не он последний осознает
свою 
беспомощность перед женскими слезами. Он уронил на грудь свой великолепный
подбородок. 
Сник.
     И в рассеянности надавил кнопку на столешнице. Сразу же раздвинулись шторки
шкафчика "под-шератон", обнаружив экран телевизора, - еще одна художественная
находка 
его милого огорченного дизайнера.
     Шерман достал из ящика пульт дистанционного управления, щелкнул. Экран
зажегся. 
"Новости". Мэр Нью-Йорка. Сцена. Негодующая толпа, черные лица - Гарлем.
Размахивают 
руками... Скандал. Мэр скрывается. Крики... толкотня. Настоящая драка. Вздор
какой-то. Для 
Шермана во всем этом не больше смысла, чем в порыве ветра. Неинтересно. Щелчок -
и 
телевизор выключен.
     Правильно она сказала. Он, Властитель Вселенной, человек жалкий, дрянной. И
лживый.
     
2
Гибралтарская |