ижимым для
него самого образом он для нее важен. Чем дольше он вглядывался в ее глаза, тем
больше росло его
смятение, пока в конце концов с облегчением и страхом он не разглядел в ее новом
волшебном силуэте
очертания того, что нужно любить. Он подумал: "Ох, господи, следовало скорее
признать ее". Так его
предала собственная стоическая сентиментальность. Ли нерешительно поцеловал
девушку, и хотя она
не раскрыла губ, но возложила свои руки ему на плечи, под толстый пиджак. Пальто
с себя он стряхнул
и расстелил на жестких половицах, чтобы ей было удобнее. Она послушно откинулась
назад и не
отводила глаз от него, поэтому, входя в нее, он по-прежнему трепетал от ее
пристального взгляда.
Но несмотря даже на то, что они уже признали наступление любви, близость их
все равно была
проникнута тревогой: Аннабель понимала игру поверхностей лишь поверхностно; она
походила на
слепца, который на фейерверке может оценить красоту каждого огненного фонтана в
воздухе только по
громкости воплей толпы. Смутно постигает природу ослепительного блеска, но не
знает наверняка.
Вернувшись домой, Базз долго еще кипел злобной ревностью. Квартира имела
форму Г-образного
танцевального зала, разделенного двойными дверьми; теперь они служили стенкой,
но стена эта была
очень тонка, и Базз со своей узкой койки отлично слышал каждое движение и каждый
звук
влюбленных. Ночи напролет он весь в поту лежал под однозначные скрипы и стоны,
корчась и
воображая себе их невообразимую близость. Смуглым лицом вжимался в подушку и
горько проклинал
их; мало-помалу его охватывало маниакальное желание зарезать обоих во сне. Он
любовно поглаживал
свой марокканский нож и наблюдал за ними днем, а ночью матерился и
мастурбировал. Ли понимал,
какое напряжение терзает брата, но вскоре слишком озаботился собственными
напрягами, чтобы
обращать на него внимание: он не мог игнорировать того, что плоть не взрывается
волшебством в теле
Аннаб |