Верно, Роглер читал Грамши, специально итальянский выучил, в ГДР
ведь его работы очень мало переводились, и уж конечно не издавались критические
статьи,
направленные против пролеткульта и бездарной доктрины сталинистов, согласно
которой
бытие определяет сознание, но никак не наоборот.
Официант принес колбасу и поинтересовался, не хотим ли мы попробовать
жаренные в
масле бобы, свеженькие, хрустящие. Розенов кивнул и спросил:
- Вам тоже?
Я не возражал.
- ГДР, - он откинулся на спинку стула, - приказала долго жить из-за
грубости
официантов.
- Из-за чего?
- Да-да. Из-за тотальной недоброжелательности. Если социальная структура
никуда не
годится, значит, надо это чем-то компенсировать - дружелюбием, большими
свободами,
терпимостью, скажем, в отношении сексуальных меньшинств, надо давать людям
больше
свободного времени, но так, чтобы они с чистой совестью распоряжались своим
досугом. В
нашем обществе реального социализма в пятницу после обеда только дураки
работали. Даже на
производстве. А план - план выполняли гномики, домовые. Фантастика. Мы были
уникальным государством лоботрясов и лежебок. Но попробуй скажи такое - живо
пришили
бы распространение вражеской пропаганды. Все время мы лезли в гору, лезли,
карабкались,
пока окончательно не выдохлись. Конечно, я худо-бедно приспособился к нашей
системе, хотя
случались иногда трения. Но у меня-то не было в жизни такой ситуации, в какую
угодил мой
друг Роглер, мне не приходилось заниматься подготовкой картофельной выставки.
Запищал мобильник. Розенов заговорил с кем-то о пятикомнатной квартире в
старом
жилом фонде, пригодной под офис и для сдачи в аренду. Произносились слова:
паркет, дуб,
кафельные печи, лепнина, амуры на потолке, внутренний дворик. Пока Розенов
разговаривал, я
соображал, как бы мне вклиниться в его оправдательный монолог и снова навести на
тему
картофельного архива.
- Договорились. Нормально. Зайду примерно через час. - Он |