бы отбросить все условности, все
внутренние запреты и не окунулась бы в
океан страсти.
Отдернув руку, Натали свернулась калачиком на белом шелковом покрывале, на
белых простынях, под белым
полотом. Все это было для нее символом чистоты, прямой противоположностью
исступлению.
Они тогда так и уснули в объятиях друг друга, в полной темноте, а утром
бородач разбудил ее словами: "Одевайся, я
слышу стук копыт!"
Растерянная, встревоженная, Натали неуклюже застегнула пуговки платья в
бледном свете наступающего утра,
проглядывавшего через крохотные окошки. Потом она кое-как закрутила волосы узлом
на затылке. Бородач тоже одевался,
не в пример ей быстро и споро. Одевшись, он взял "винчестер" и вышел за порог.
Натали хотела окликнуть его, но промолчала, а когда следом за ним вышла во
двор станции, там уже спешивался
кавалерийский расчет. Двое вязали бородачу руки за спиной. Убедившись, что он
связан достаточно крепко, они помогли
ему подняться в седло, вскочили сами и рысцой направились обратно в форт.
Лейтенант расчета говорил что-то утешительное, поздравлял Натали с тем,
что ей удалось выйти невредимой из такой
переделки, но она не слушала, провожая взглядом бородатого головореза в черном.
Тот ехал навстречу восходящему солнцу,
покачиваясь в седле, со связанными за спиной руками, и ни разу не оглянулся.
- ...особенно в обществе такого злодея. Как он вас не убил, ума не
приложу!
Натали ощутила боль утраты, и тоску, и мучительное одиночество.
Не обернулся, думала она, не обернулся даже мимолетно, через плечо. Эта
ночь так мало для него значила, что не
стоило оглядываться на ту, с которой он ее провел.
Болезненная и мучительная, эта мысль оттеснила все остальное. Трудно было
смириться с тем, что мужчина - пусть
даже закоренелый преступник - мог разделить с ней столь неистовую страсть, а
потом пойти своим путем, так, будто ничего
не произошло...
Натали энерг |