ла потом в стихах.
И все же порою с горькой усмешкой бросала я мою красную вербену, увядшую,
пролившую свой тонкий аромат, так же напрасно, как и этот благоуханный летний
день.
Никогда не попросил он у меня мою вербену, и никогда не заблудились мы в
цветущих
кустах...
И вот в июле пришел самый значительный день этого лета. Все наши, все
Смирновы
собрались ехать пикником в далекий казенный сосновый бор за белыми грибами.
Никого
не будет, даже и прислуги, останется только папа. Останусь и я, я решила. И
заставлю
Блока приехать, хотя еще и рано, по ритму его посещений. И должен быть, наконец,
разговор. На меня дулись, что я не еду, я отговаривалась вздорными предлогами.
Улучила
минуту одиночества и, помню, в столовой, около часов, всеми силами души
перенеслась
за те семь верст, которые нас разделяли, и сказала ему, чтобы он приехал. В
обычный час
села на свой стул на террасе с вербеной. И он приехал. Я не удивилась. Это было
неизбежно.
Мы стали ходить взад и вперед по липовой аллее нашей первой встречи. И
разговор
был другой. Блок мне начал говорить о том, что его приглашают ехать в Сибирь, к
тетке,
он не знает, ехать ли ему и просит меня сказать, что делать; как я скажу, так он
и сделает.
Это было уже много, я могла уже думать о серьезном желании его дать мне понять
об его
отношении ко мне. Я отвечала, что сама очень люблю путешествия, люблю узнавать
новые места, что ему хорошо поехать, но мне будет жаль, если он уедет, для себя
я этого
не хотела бы. Ну, значит, он и не поедет. И мы продолжали ходить и дружески
разговаривать, чувствуя, что двумя фразами расстояние, разделявшее нас,
стремительно
сократилось, пали многие преграды.
Жироду, в романе "Белла говорит, что героев его, в первые две недели их
встреч,
ничто не тревожило на пути, не встречалось ничего нарушающего гладкое течение
жизни
и плоскости пейзажа. у нас совсем наоборот: во все поворотные углы нашего пути,
да и
среди ровных его перегонов, вечно "т |