оте это порок в высшей степени опасный. Недаром Боэций1 считает
народную молву суетной, находя, что она лишена способности различать. Таких
людей следовало бы называть баранами, а не людьми: в самом деле, если бы
один баран бросился с обрыва высотой в милю, все остальные за ним
последовали бы2 и если один баран при переходе через дорогу прыгнет, то
прыгают и все остальные, даже не видя, через что им прыгать. И я сам видывал
некогда3 многих, которые скакали в колодезь из-за одного туда уже
спрыгнувшего, воображая, быть может, что они перепрыгивают через стенку,
невзирая на то, что плачущий и кричащий пастух преграждал им путь руками и
грудью.
Вторая секта хулителей нашего народного языка отличается хитростью
доводов. Многие люди предпочитают не быть мастерами, а считаться ими и ради
этого всегда взваливают вину на материал, заготовленный для ремесла, или же
на орудие,-- подобно тому как плохой кузнец хулит предложенное ему железо, а
плохой музыкант хулит цитру, думая переложить вину за дурно выкованный нож
или за плохую игру на железо и на цитру и этим снять вину с себя. Немало и
таких, которые хотят, чтобы кто-то считал их владеющими словом, и которые,
чтобы оправдать себя в том, что они словом не владеют или владеют им плохо,
обвиняют и уличают материал, то есть собственный народный язык, и восхваляют
чужой, хотя никто и не просил их пользоваться им. А если кто-нибудь хочет
проверить, следует ли обвинять железо, пусть посмотрит, что создали умелые
мастера, и он поймет злой умысел тех, кто, хуля материал, думает этим
оправдать себя. Против таких-то и витийствует во всеуслышание Туллий в
начале одной из своих книг, которая называется "Книгой о границах добра"4,
ибо в его время хулили римскую латынь и превозносили греческую грамматику по
причинам, сходным с теми, по которым ныне объявляют итальянское наречие
пошлым, а провансальское -- изысканным.
Третью с |