гом табурете. Поза была не только
странная, но и очень неудобная.
Григорий в изумлении остановился. Довольно долго простоял он так, пока
девочка наконец не удостоила заметить его присутствие.
Над книгой поднялось измученное, почти серое лицо с прилипшими ко лбу
мокрыми прядями. Дыхание было затрудненное, со свистом. Узенькие плечи
поднимались и опускались, в мучительном усилии проталкивая воздух в
легкие.
- Ну чего ты стал? - спросила девочка сердито, но с расстановкой,
потому что жадно хватала воздух ртом. - Не видишь, у меня приступ!
Григорий удивился еще больше:
- А ты читаешь?!
- Я читаю, чтобы отвлечься.
- Но ты же плачешь, - робко возразил он, видя, что по лицу девочки
текут слезы.
- Фу какой глупый! Я плачу не о себе. Я плачу о бедной Флоренс.
И она с раздражением перевернула книгу обложкой вверх. Там стояло:
"Диккенс. Домби и сын".
После этого она отвернулась и опять уткнулась в книгу, считая, видимо,
что вопрос исчерпан. Григорий молча смотрел на нее. Так прошло две или три
минуты. Перевернув страницу, она кинула через плечо:
- Ты еще не ушел?
И сконфуженный Григорий запрыгал на костылях обратно в свою палату.
Однако на следующий день он вернулся. Что-то в этом было непонятное,
какая-то загадка. А когда он натыкался на загадку, ему хотелось немедленно
ее разгадать.
Девочки в коридоре не было.
- Кого шукаешь, мальчик? - Из дверей грудью вперед выплыла молодая
санитарка, очень разбитная, веселая и такая лупоглазая, что ее можно было
принять за краба-красняка.
Озираясь по сторонам - деру бы дал, если бы не эти костыли, - Григорий
пробурчал:
- Була тут... Кныжку читала...
- А, ухажер пришел! До нашей Тусечки ухажер пришел! - радостно, на весь
коридор заорала санитарка.
Ну и голос, пропади ты вместе с ним! Граммофон, а не голос!
Григорий начал было уже разворачиваться на своих костылях, но
громогласная продолжала н |