енала, отпускал
пороховые бочки защитникам королевской тюрьмы? А? Что вы скажете на это?
- Как здоровье Туссена? - спросил Биассу, перебивая Марата.
Оже взглянул на доктора, как бы передавая ему вопрос.
- Ваш больной вне опасности, - глухо сказал Марат, - он бредит латынью,
как испанский иезуит. Кто научил его латыни?
- Некий старый аббат, - ответил Биассу. - Доктор Марат, у вас на лице
столько удивления, что я должен поделиться с вами печальным наблюдением.
Мы вместе с моим другом Шельшером, в доме которого живем, смотрели во
"Французском театре" зрелище под названием "Черный, каких мало среди
белых, или Негр Адонис". Французская публика показывает на сцене
крашенного человека, все достоинство которого состоит в том, что он отдает
жизнь, спасая своего ничтожного и глупого господина. Неужели думаете вы,
что все достоинства наших племен будут всегда состоять в том, что мы
добровольно будем кормить собак господина Массиака! Не каждый из нас
"Адонис"!
- Где Адонис? - прошептал больной в постели и, приподнявшись на локте,
открыл удивленные, большие, сохранявшие еще лихорадочный блеск глаза.
Все встали за исключением Марата. У всех на лицах отразилась живая и
самозабвенная радость. Оже и Биассу подошли к больному. Они стояли с
выражением такой почтительности, такой огромной радости, что, казалось,
совсем забыли о присутствии постороннего человека.
- Бреда, дорогой Бреда, дорогой начальник! Как хорошо, что ты
заговорил! Как хорошо, что к тебе вернулась память! Адонис придет, Адонис
пошел за врачом.
- Мне хочется пить, - сказал больной.
Выпив глоток воды, он спросил только одно:
- Когда декрет?
- Можно ли завтра, начальник? - отвечал Оже. - Можно ли докладывать
тебе завтра, когда ты снова будешь в твоей комнате? Там все книги, там все
твои письма, там ты прочтешь и о том, как нам хотят помочь "Друзья" и как
собрания в отеле Массиака с двенадц |