напротив, старой?)
только и учили, что землю пахать, да секирой махать, да свово князя пуще
татар бояться...
- Нескладно врешь, Петрович! - объявил Сима. - Как же ты их мочил,
татар, если боялся?
- От страха, - ответил я. - Убивают всегда от страха.
- А князя пуще татар боялся? Надо было его замочить!
- Бывает страх, не отличимый от любви...
- Знакомая песня, - хмыкнул Сима. - Только про Сталина не агитируй -
надоело. Такие, как ты, чуть хватанут и сразу про Сталина. Или лапшой...
- Перестаньте, Сима, - попросила Танечка. - Лучше налейте мне еще.
- Вот это дело! - Сима откупорил вторую бутыль.
- А ты сталинист, Серафим? - спросил Олег. - Вот ух никак не подумал
бы.
- Я Сима Снятый! Других названий у меня нет. Сдвинули?
Мы сдвинули...
- А убивают не только от страха... - сказал Олег и опять улыбнулся мне
жесткой, неприятной улыбкой. - Теперь вот страшно сказать, но французов я
убивал с наслаждением. Всех, без разбора: и бонапартистов, и сочувствующих
нам, и даже прямых перебежчиков. Ни одного "шерамижника" в моем отряде не
было. Они все были чужие и лишние на Руси и, к счастью, напали первыми. -
Он поежился. - Если и доводилось кого бояться, так это своих же, русских:
Коллаборационистов. Но их мы не убивали - вешали за ноги и пороли...
Страшный опыт.
- Опыт? - переспросил я.
- Именно опыт - жизненный опыт. Я не могу воспринимать его отстранение.
Я знаю, что Бонапарт не прошел дальше Москвы, что никакие мавры никогда не
жгли Березино, и что сам я родился в 1965 году, а не в 1790-м. Что все это
- чья-то хитроумная выдумка, эксперимент, о целях которого мы можем только
строить предположения. И тем не менее, все это было. Со мной. За
каких-нибудь полчаса я прожил иную жизнь.
Я покивал, потому что сам чувствовал то же самое.
- А вернувшись, - продолжал Олег, - я понял, что узнал о себе массу
неприятных вещей. Например, что могу убивать с наслаждением... Луч |