оругался. Что-то непременно считал должным ей доказать. Оставил
записку, мол, ты сама этого хотела, так на вот, получи. Повесился в
комнате на крюке для люстры, а перед этим еще на столе навалил кучу. Все
мстил кому-то. А кому мстил-то? Убирала-то я. Значит, мне и мстил. Значит,
я чем-то ему жить не дала. Так вот все и мучаемся, так каждый каждому
поперек горла и стоит - хоть вешайся!
Хор:
- И что мать?
Истомин:
- За ней, конечно, сразу послали. Хорошо я успела со стола убрать. Ее не
нашли, где-то она не дома была, а когда прибежала, сына уже увезли. И вот
она мне говорит - покажите, я хочу видеть, где это было. Беру ключ, веду
ее туда, открываю. Она стоит, смотрит на крюк. Все стоит и стоит. Я уж
думала, ей плохо, спрашиваю - с вами все в порядке? А она только головой
кивает, мол, да, спасибо, все хорошо. Потом спрашивает: ничего от него
больше здесь не осталось? Нет, отвечаю, все полиция забрала, там получите.
Попросите, и вам вернут. Говорю ей: вы молитесь за него, и на душе будет
легче, вы, главное, знайте, что он вас любил. Он вечером вчера у меня чай
попросил, слово за слово, и я его про батюшку с матушкой спросила, так он
о вас так хорошо говорил, а себя все ругал, что он перед вами виноват. Вы
главное, знайте, что он вас любил, и вам легче будет. Она тут разревелась
у меня на плече. Я с ней вместе и в полицию поехала. Она говорит - вы мне
совсем чужая, а сейчас мне родней вас никого нет. Глажу ее по плечу и
думаю, а ведь не приведи Господь, мои вырастут и такое учудят! Ее ведь в
детстве тоже был ангелочком и мамочку свою любимую жалел. И вот будет она
теперь жить без него. А я, если с моими что-нибудь случится - сама сдохну,
не переживу, зачем дальше-то жить! Или переживу? И тоже буду завтракать,
мыть полы, сахара два куска класть в стакан?
Хор:
- Да мало ли что в жизни с нами будет. Что ж об этом говорить. Вот и Мария
Львовна думала ли, что вот так за здорово живешь на собственной кухне
заглянет в кастрюлю - и все. |