на барабане; однако, прежде чем уйти на Восток, они
совершили проступок (все могло -- может -- стать преступлением); Лекса
никогда потом не смог оправдаться, так что в конце концов вместо сочувствия
он заработал клеветническое обвинение (от наших людей, так называемых
наших): во время гейндрихиады расстреляли его отца, а на другой день после
того, как об этом сообщили газеты (за сочувствие покушению на заместителя
имперского протектора Рейнхарда Гейндриха были расстреляны), эти двое его
встретили на площади -- на той, где за мной наблюдал господин Каня, а до
этого господин Владыка, -- и неуклюже выразили ему сочувствие, пожав руку;
от этого он никогда не отмылся (тело отца еще не остыло, а он публично
беседует с немцами, только потому, что те ходят слушать его дурацкое
визжание); от этого он уже никогда в своей жизни не отчистился.
Я шагал в обнимку с бас-саксофоном по задней лестнице к зрительному
залу. Коричневый полусвет сменился мутным полумраком электрических лампочек.
Процессия тяжело поднималась по железным винтовым ступеням; на серых стенах
лестничной шахты вместе с нами поднимался театр теней, парафраз театра
Диснея: не Лотар Кинзе, а Белоснежка и семь гномов (женщина с лицом
печального клоуна была Чихуном; ее поразительный квадратный нос-турнепс
увеличивался тенью до размеров совершенно невозможных, Белоснежка была так
же необыкновенно стройна, а две пряди волос в теневой картинке еще больше
напоминали сломанные крылья лебедя, теперь уже черного). Процессия шла
молча, ее сопровождали только звуки ненормальности, болезни, патологии,
деревянной гармонии войны: скрип протеза и ревматических суставов, хриплое
урчание легких, выдержавших погоду, ради которой природа устроила метаболизм
полярных лисиц и пингвинов -- не людей. Только люди способны вынести почти
все, но это "почти все" оставляет на них свою печать, приближает к смерти.
Ритм з |