.
Я не испугался. Что я ощутил? Не знаю. Замешательство, предельное
замешательство и еще какую-то необъяснимую нежность к бедной Зене.
Она ушла наверх, а я продолжал мыть посуду и думал, во многих ли домах
на нашей улице происходят подобные сцены. Но господи, господи, до чего же
мне в эту минуту хотелось хоть немного, мягкости, кротости, ласки, шутки,
уюта и доброты. А покончив с посудой, я вышел черным ходом во двор. В
сумерках мистер Ливермор брызгал из пульверизатора краской на бурые
проплешины своего газона. Мистер Ковач жарил рябчиков. Не я придумал этот
мир со всеми его парадоксами, но путешествовать мне не привелось, и
поскольку ничего интереснее наших дворов я, возможно, никогда и не увижу,
то и наблюдал этот пейзаж, даже плакат "Опасно для жизни - готовят
мужчины", внимательно и с чувством. В воздухе звучала тихая музыка, она
звучит всегда, и это еще обострило мое желание увидеть красивую женщину.
Потом вдруг поднялся ветер, ветер, пахнущий дождем, и по нашим дворам
повеяло запахом дремучего грибного леса, хотя лесов в наших краях нет.
Этот запах взволновал меня, и я вспомнил, как бывает, когда ты юн и
счастлив и в свитере и чистых холщовых штанах идешь по комнатам дома, где
прошло твое детство и где летом за всеми распахнутыми дверями и окнами
зеленой с золотом завесой свисала листва. Нет, я не просто вспомнил свою
юность, я словно окунулся в нее. И более того: в этом далеком видении сам
я, умудренный опытом, не только обладал всеми преимуществами юности, я мог
их оценить. Из телевизора Ливерморов неслась музыка вальса. Мелодия была
такая изящная и грустная - не иначе как реклама деодоранта, или дамских
бритв, или поясков. И не успела музыка смолкнуть - а запах леса еще
держался в воздухе, - как я увидел ее, она шла ко мне по траве, еще шаг,
еще, и я ее обнял.
Ее звали Ольга. Я не могу изменить ее имя, как не могу изменить ничего
в ее обли |