ми над ключицами.
Жена глядела на него, и тонкая, щемящая боль кольнула сердце. Ей
захотелось приласкать этого человека.
- Вась, а Вась... худой ты...
4
Марья стала разбираться. Она понимала, что "эксплуатация" значит -
хозяева мучат, что "прибавочная стоимость" - это что хозяева сладко едят,
сладко пьют вместо нее с мужем, вместо ее детей, и прочее.
И двоилось у нее: все это было старое и известное, и все это поражало
остротой новизны и несло в себе зерно муки и погибели. И она внимательно
слушала, когда в тесной комнатке стоял гул голосов, с тайной надеждой и
радостью, что изменится жизнь, что еще в тумане и неясно, но идут уже
светлые дни какой-то иной, незнаемой, но радостной, легкой и справедливой
жизни. А когда оставалась одна и сходилась с соседками, сердито говорила:
- И чего зря языками болтают. Так, невесть что. И будто умные люди, из
панов, а так абы что говорят. Ну, как это можно, чтоб хозяев не было? А
кто же управляться будет, а страховку кто будет делать, а жалованье
платить?
- И не говори!.. Вон у Микулихи-то забрали, доси не выпускают...
Дотрезвонятся и эти.
Но когда приносили литературу, прокламации или мешочки со шрифтом и муж
отдавал ей, она тщательно и бережно запрятывала и хранила их.
В глухую полночь пришли жандармы и арестовали мужа. Марья обезумела.
Бегала в жандармское, в полицию, к прокурору, валялась в ногах и выла. Под
конец ее отовсюду стали гнать. Потом она съежилась, замолчала, никого ни о
чем не просила, и когда приходила на свидание в острог, глаза у нее были
сухие и горячие. Она непременно приносила бублик, или пирожок, или яиц. Не
волновалась, не плакала, не упрекала, а рассказывала о детях, о соседях,
про заводских.
Дома работала как лошадь, и никто не знал, когда она спит. Надо было
прокормить семью, и она билась как рыба об лед.
Раз как-то пришел безусый проведать и навести какие-то справки. Когда
о |