х командиров,
а потом вместе ушли в партизанский отряд, по смоленским и брянским лесам
исколесили немало дорог и участвовали не в одном рисковом деле. Григорий
давно ничем не обнаруживал тяготения к церковной службе, только по вечерам,
от бессонницы или после ужина, сотворял под прощающие усмешки партизан
крестное знамение.
В марте сорок третьего сын его Егор был убит при взрыве
железнодорожного моста. Раненный в ногу Григорий на руках принес в
партизанский отряд стынущее тело юноши, сам вырыл могилу.
После освобождения Смоленщины он покинул родные места, чтобы не
растравлять душу, и принял приход в Верхневолжске. Чудной это был поп.
Прихожан не баловал, а самой богомольной Авдотье Салазкиной, пришедшей в
разгар полевых работ за отпущением грехов, без обиняков сказал:
-- Катись ты к чертовой матери, старуха! Ты ни богу свечка, ни черту
кочерга. Работать в поле надо, иначе ты ни мне, ни всевышнему не нужна.
Эта шальная выходка долго была предметом шуток у горожан, давно
забывших дорогу в церковь, а Павел Ильич Романов, встретив после этого отца
Григория, остановил его и сочувственно сказал:
-- Эх, Григорий Онуфриевич, не по нраву вам служба господняя. Я же вижу
прекрасно, как ею тяготитесь. Давно бы надо бросить да добрым делом
заняться. Мы бы помогли.
Однако или не уловил отец Григорий добрых ноток в его голосе, или
притворился непонимающим, он резко тряхнул седой гривастой головой и не
допускающим возражения басом ответил:
-- Ведомо мне, что делаю. Отрицаю бренность мирскую, ибо верую. Против
Советской власти вовеки веков не шел и помыслов таких не имел, но услужение
господу считаю сейчас первым своим делом. -- Сказав это, он прищурился и
посмотрел на Романова тепло и грустно, совсем как на своего сообщника.
Вздохнул и прибавил: -- Да и куда же я могу сейчас пойти в мои годы? Нет,
уж, видно, до |