внушенное жизненным опытом, что,
слушая его, я содрогался. Пока он говорил, я испытывал сильное искушение
снова пойти к моей любовнице или написать ей, чтобы она пришла ко мне. Но
я был не в состоянии подняться; это спасло меня от позора снова застать ее
в ожидании моего соперника или же в его объятиях. Впрочем, я мог написать
ей и невольно задавал себе вопрос, придет ли она, если я ей напишу.
Когда Деженэ ушел, я ощутил такое страшное возбуждение, что решил любым
способом положить ему конец. После тяжкой борьбы отвращение одолело,
наконец, любовь. Я написал моей любовнице, что никогда больше не увижусь с
нею и прошу ее не приходить ко мне больше, если она не хочет оказаться
непринятой. Я позвонил и велел как можно скорее отнести письмо. Но едва
мой слуга закрыл за собой дверь, как я окликнул его. Он не услышал меня, я
не осмелился позвать его вторично и, закрыв лицо руками, погрузился в
глубочайшее отчаяние.
4
На другой день, когда взошло солнце, первой моей мыслью было: "Что я
теперь буду делать?"
У меня не было никакого положения в обществе, никаких определенных
занятий. Я изучал прежде медицину и право, но так и не решился остановить
свой выбор ни на том, ни на другом. Полгода я прослужил у одного банкира и
был до того неаккуратен, что мне пришлось вовремя уйти самому, пока мне не
отказали от должности. Учился я хорошо, но поверхностно; моя память
требует упражнения и забывает столь же легко, как и усваивает.
Единственным моим сокровищем, если не считать любовь, была
независимость. С отроческих лет я исступленно боготворил ее и, если можно
так выразиться, воздвиг ей алтарь в своем сердце. Как-то раз мой отец, уже
заботясь о моем будущем, заговорил со мной о различных жизненных поприщах,
предоставляя мне выбор между ними. После этого, стоя у окна моей комнаты и
облокотясь о подоконник, я долго глядел на иссохший одинокий тополь,
качавшийся в саду, и размы |