озираясь на тропинку, протянувшуюся через перелесок к
Тясьмину, на хутор, где на холме виднелся дом урядника.
- Что же случилось, боже мой? - забеспокоилась Мелашка, которой
передалось волнение мальчика.
Видя, как он озирается по сторонам, женщина решила, что его преследуют.
- Может быть, тебя спрятать нужно на какое-то время, Богданко? Тогда
вон там, в сарае, на чердаке, лежат связки конопли... пересидишь там.
- Да нет... Батя ночью говорили... что в погребе чигиринского дома под
большой бочкой есть проход в нижний шинкарский погреб. Как бы дать знать
кобзарю... можно спасти... А то в старостве уже тешут дубовый кол -
кобзаря казнить... Только никому ни слова, что это я...
- Ненько [матушка (укр.)] моя, пан Михайло Хмельницкий сказал?!
- Они... нечаянно, про себя, сказали... - произнес мальчик и, еще раз
оглянувшись вокруг, совсем неслышным шепотом спросил: - А Мартынко ваш уже
казак или нет? Может, вы знаете, как казаком делают?
- Казаком? - протяжно переспросила Мелашка, догадываясь, о чем мечтает
мальчик, и радуясь этому. Ведь об этом мечтала и жена урядника Матрена! -
Да казак не калитка какая-то или ярмо, что его можно сделать... Казаком
человек сам становится, если... если душа его к этому лежит... Спасибо,
Богдан, за радостную весточку. Передам людям, казакам. Надо спасать
кобзаря!
- Да, надо, - как-то задумчиво подтвердил мальчик и, быстро
повернувшись, побежал по тропинке, вившейся по перелеску.
- Богданко! - произнесла она внятно и вместе с тем так тихо, словно
только вздохнула, переполненная искренней сердечной благодарностью.
7
День выдался серый, хмурый. Хмуро было и в сердцах чигиринцев.
Вчерашние события будто прижали к земле этот молодой, обычно оживленный
город. Над Чигирином нависли свинцовые тучи, дважды срывался густой летний
дождь.
- Кара божья, - говорили люди, выглядывая из-под стрехи и поветей.
- Хо |