азад, когда Синцову вместо демобилизации предложили
остаться в кадрах, это не обрадовало его, но он согласился: дивизия, в
которую он был призван, стояла на Буге, за Бугом были фашисты, в воздухе
пахло войной, и он считал, что коммунисты в таких случаях не отказываются
служить в армии.
И вот, когда случилось то, во имя чего он остался служить в армии,
когда началась война с фашизмом, он вдруг с самого начала оказался не в
своей части, не на своем месте, каким-то перекати-поле, человеком,
бессмысленно сующим свои документы, ищущим свою неизвестно где находящуюся
редакцию, а теперь в поисках ее даже, как дезертир, бредущим вспять от
фронта.
Он и после смерти пограничника все равно твердо решил добираться до
Могилева, раз сказано, что там Политуправление фронта. Но если это вранье,
он так же твердо решил больше ничего не искать и проситься политруком в
первую же стрелковую часть, какую встретит.
С утра он, как и вчера вечером, много раз поднимал руку, но опять ни
одна машина так и не остановилась. И он, плюнув и уже не оглядываясь на
машины, весь остальной день упрямо шел по шоссе, то отдаваясь своим
тяжелым мыслям, то ни о чем не думая, только устало передвигая свинцовые
ноги.
Наверное, в конце концов он так и дошел бы пешком до самой Орши, если
бы уже вечером возле него не остановился грузовик.
- Куда идете, политрук? - спросил сидевший в кабине полковник.
- В Оршу! - угрюмо сказал Синцов.
- Почему пешком идете?
Голосовал, да надоело, - все так же угрюмо ответил Синцов. - Не берут,
сволочи!
- Да, сволочей хватает, - сказал полковник, - хотя и меньше, чем можно
было бы предполагать в такой обстановочке. Дайте-ка ваши документы!
Синцов равнодушно протянул полковнику документы. Полковник быстро
взглянул на них и отдал обратно.
- Садитесь в кузов.
Через час бешеной езды они оказались в Орше. Машина у полковника была
чужая, взятая под чест |