бственно, все. Должен сказать, что, на мой
взгляд, этой четверке еще повезло, потому что уже к двадцати годам они
были самым подходящим украшением для виселицы. Что поделаешь, так повелось
- люди, которых толкает на преступление нужда, рассчитываются сполна и
отправляются на тот свет, а негодяи вроде Пью и Хендса благополучно
здравствуют и бесчинствуют до глубоких седин.
А теперь расскажу, как мы в этом злополучном плавании столкнулись с
самым прожженным изо всех них.
Как я уже говорил, в безветренный вечер мы с Ником стояли, беседуя,
возле носового люка. Вдруг у самого горизонта с левого борта вспыхнуло
яркое пламя. Впередсмотрящий поднял тревогу, и капитан вышел на палубу
узнать, что случилось.
Сначала мы подумали, что там горит корабль, но минуту или две спустя
пламя превратилось в красную точку, а затем и вовсе исчезло. Мы решили,
что это был сигнал бедствия. Капитан Айртон тотчас велел рулевому править
в ту сторону.
Последующие события показали, что лучше бы капитан проявлял
человеколюбие на своем судне.
Мы внимательно наблюдали за горизонтом, но новых сигналов не
последовало. Должно быть, потерпевшие крушение, заметив огни "Моржа",
подожгли свой парус в последней отчаянной попытке привлечь наше внимание.
Мы подошли к ним только под утро. Розовое сияние зари осветило
безбрежный океанский простор и на нем - одиноко дрейфующий баркас.
Ник вооружился подзорной трубой, потом передал ее мне. Я увидел
рослого, широкоплечего человека. Он был одет в костюм из доброго сукна,
отделанная позументом шляпа оставляла открытым высокий чистый лоб. Он
улыбался во весь рот, зато его товарищ, коренастый моряк с почерневшим от
солнечных лучей лицом, лежал при последнем издыхании плашмя на банках.
- Вы подниметесь сами или вам надо помочь? - крикнул капитан Айртон.
Человек в шляпе лихо отдал ему честь и звонко ответил:
- |