Книга "Трудно стать богом", Рыбаков Вячеслав

Краткое описание/вступление:

ее бросить курить  или  хотя  бы
ограничиваться как-то - с полминуты она угрюмо слушала его разумные мягкие
доводы, потом дико зыркнула из-под  белобрысой  челки  и  процедила  почти
ненавидяще: "В жизни и так радостей не осталось - ты меня хочешь последней
лишить?"
     Два часа они не  разговаривали.  Потом  -  деваться  некуда,  дело  к
полуночи, сроки поджимают - уселись работать. А там -  опять  же  деваться
некуда. Через пятнадцать минут хохотали.
     Этот поведенческий ступор, этот  мерзостный  душевный  паралич  можно
было, конечно, объяснить вполне естественными причинами. Вполне можно -  и
это было  самым  ужасным,  потому  что  Малянов  ничего,  не  мог  сказать
наверняка. Давление это - или просто жизнь так складывается, она, дескать,
и у других нынче не сахар, и надо просто почаще смеяться? Непонятно. Он не
знал. Но преследовало изматывающее чувство, будто  там,  наверху,  нарочно
почаще дают ему понять, что все про него известно - и поэтому  он  день  и
ночь под прицелом; стоит лишь  совершить  неверный  шаг,  расслабиться  на
секунду, сказать хоть слово вслух или просто подумать лишнее, как... Что -
как? Этого он тоже не мог знать.
     Пятьдесят на пятьдесят, что ударят не по нему, а по Ирке  или  Бобке.
Так уже было. Страх за них сделался навязчивым кошмаром; Малянову даже сны
снились соответственные - и он то и дело кричал теперь во сне.
     Стоило Бобке простудиться или загулять за полночь  с  приятелями,  не
предупредив; стоило Ирке подцепить  грипп  или  пожаловаться  на  печенку;
стоило Бобкиной классной вкатить ему  не  очень-то  заслуженную  тройку  и
пригрозить снизить оценку в аттестате,  как  Малянов  схватывался:  что  я
натворил? как? когда? Он, будто заведенный, делал все, что  должен  был  -
бегала аптеку, названивал Бобкиным приятелям, читал  сыну  нотации,  дарил
директору школы коньяк на двадцать  третье  февраля  и  завучихе  торт  на
восьмое марта, а по ночам валялся без сна: я это или нет? моя вина и