.
- Нехорошо так говорить. Все плачут, страдают, стараются жить, как
могут. Одичал ты, Рэй, со своим буддизмом, для нормальной здоровой оргии и
то боишься раздеться.
- Но в конце концов разделся же!
- Да, но сколько раскачивался, - ладно, не будем.
Альва ушел спать, а я закрыл глаза и стал думать: "Мысль остановилась"
- но поскольку я думал это, мысль не останавливалась, зато накатила волна
радости, я понял, что вся эта пертурбация - всего лишь сон, который уже
кончился, и не стоит беспокоиться, потому что я был не "я", и я стал
молиться, чтобы Бог, или Татхагата, дал мне достаточно времени, сил и разума
донести до людей мое знание (чего я не могу как следует сделать даже
сейчас), чтобы они знали то же, что и я, и не отчаивались так. Старое дерево
молча размышляло надо мной - живое существо. Я слышал, как в траве
похрапывает мышь. Крыши Беркли казались жалкой живой плотью, под которой
горестные призраки прячутся от небесной вечности, боясь взглянуть ей в лицо.
Когда я отправился спать, меня уже не волновала ни Принцесса, ни желание, ни
чье-то осуждение, я был спокоен и спал хорошо.
6
И вот настала пора великого похода. Вечером Джефи заехал за мной на
велосипеде, мы вытащили альвин рюкзак и положили в корзину велосипеда. Я
собрал носки и свитера. Только обуви подходящей не было, разве что теннисные
тапочки Джефи, старые, но крепкие. Мои-то уже совсем развалились.
- Может, оно и лучше, Рэй, в теннисках проще, они легкие, можно прыгать
с камня на камень. Время от времени будем меняться обувью, короче, не
пропадем.
- А еда? Что ты берешь?
- Подожди с едой, Рэ-э-эй, - (иногда он называл меня по имени, и тогда
это было протяжное, печальное "Рэ-э-э-эй", как будто он сокрушался о моем
благосостоянии), - вначале вот, я принес тебе спальник, не на утином пуху,
как мой, и, конечно, потяжелее, но в одежде и у большого костра будет
|