ица держала в руках
бидончик. Две склонившиеся друг к другу женские фигуры, казалось, вели
безмолвный разговор - в их позах были печаль и тайна, я не решился к ним
подойти.
Обойдя женщин стороной, я спустился к реке. Хрупкая и легкая хозяйская дочка
стояла на коленях на мостике - пускала кораблики из кленовых листьев.
Сгибала их пополам, сшивала стебельком, и получались тупоносые парусники.
Узловатый ствол дерева, к которому цепляли лодку, в точности повторял линию
ее наклона. Рядом с ней он казался массивным и грубым.
- Настька! - позвал я.
Она вскочила с колен и отряхнула платьице от невидимой пыли.
- Сколько лет уже нет Бобров?
- Мама говорила, последний дом сгорел за год до моего рождения.
Мы поднялись на высокий берег к их дому. Едва увидев меня, хозяйка
запричитала:
- Петька! В Москве у вас опять война, танки стреляют! Сереженьку моего на
войну заберут!
Даже отключившееся телевидение почему-то не испугало меня. Поймали
обрывочные сведения по радио. Услышав, что толпой командует бездарный
генерал Макашов, я легко погасил ее истерику. Она сразу поверила, что
отслуживших не станут призывать повторно, но напоследок тяжело вздохнула:
- Чего им все власть не поделить?
Я смолчал, сраженный ее неподдельной наивностью. Спросил, не помнит ли она
моего деда.
- Доктора? Припоминаю, он мне еще гнойник на ноге отказался вырезать,
направил в больницу.
Объяснять ей, что дед - доктор искусствоведения, было бесполезно.
Я взял банку молока и отправился в свой дом.
Настьке недавно стукнуло одиннадцать. Выходило, дед с бабкой отдыхали в этих
местах лет пятнадцать назад. Когда я разворачивал кальку, мне показалось,
что это было совсем недавно.
3
Теперь на даче я открываю сборник избранных работ деда, нахожу фотографию:
"Н. Ю. Зограф и Г. А. Недошивин в Щелыкове. 1965 г." Две фигуры. Кажется,
что буйная белая трава по краю фотокарточки рвется из-под их ног к самому
небу. На втором плане - репьи и крапива, почти заслонившие венцы
полуразрушенного с |