ь готов к прыжку, проверял
герметичность ванн и креплений, улыбался запеленатым, будто мумии,
товарищам, переходил к следующей ванне.
...В эти минуты люди начинают думать быстрее, чем обычно. Баков
поймал себя на мыслях о Черном море, о теплой гальке пляжа, о пене,
взлетающей над набережной Алушты, о солнечных бликах на волнах. Отогнал
настойчивое видение, представил, что идет по кораблю: нет ли забытых,
неукрепленных, брошеных вещей? У Павлыша в медкабинете? В буфетной?
Запаковала ли Эмилия Кареновна голубой сервиз? Баков из чужих рассказов
знал, что при выходе из большого прыжка обязательно обнаруживается
недостача различных вещей: на большом корабле всего не учтешь, каким бы
старательным старпомом ты ни был. Уж очень силен толчок. Но даже зная это,
Баков всем существом противился подобной неизбежности. Такое могло
случиться на любом корабле, но <Сегежа> не должна подвести...
Снежина представила себе разрушенную мертвую планету. Ветер, дующий
между остовами домов. То ли старый кинофильм, то ли прочитанная и давно
забытая страшная книга придала видению конкретность вплоть до деталей:
повисшего на остатках балок балкона, остановившихся круглых часов на
столбе, детской куклы, брошенной посреди мостовой...
Корона Вас думал о том, что после прыжка опять будет болеть голова,
вернутся короткие обмороки, неожиданные и унизительные. Потом почему-то
подумал, что эволюция обделила людей, дав им только два глаза, сильно
ограничив им поле видимости. Сам же он отлично видел и голубой потолок
отсека, и дно ванны, блестящее и мягкое, охватившее тело снизу...
Агнесса Колли, сильно приукрашенная воображением Малыша, заглядывала
ему в глаза и шептала о том, что обязательно дождется. Последняя
радиограмма, подписанная ею, пришла перед самым прыжком. Земля-14 давала
<добро>. Ближайшие несколько недель, а то и месяцев разделят радистов |