овсем. Мое исчезновенье есть
прямое следствие слишком сильной любви моего отца к своему
ремеслу.
-- Непонятно, -- сказал старик, -- значит, твоему отцу были
известны эти тайны?
-- Мой отец, -- начал сын стекольщика, -- был стекольщик. А
моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Он так любил
свое ремесло, что каждую неделю выбивал все окна в нашем
маленьком доме, исключительно для того, чтобы вставить новые
стекла, а что касается будущего ребенка, то не хотел иметь
никакого другого, кроме как в совершенстве похожего на свое
ремесло. Не знаю, как это случилось, но родился я, родился сын
стекольщика, и я родился, увы, совершенно прозрачным. Это
обстоятельство однажды заставило моего отца вставить меня в
раму. По счастливой случайности эта рама находилась в комнате
доктора Иоганна Фауста, и вот так я познакомился с знаменитым
ученым, который руководил мною во время всей моей дальнейшей
жизни.
-- Фауст? -- сказал старик, -- не помню.
-- И он, любопытствуя, научил меня многим наукам. Я брожу по
многим городам нашей страны, но через год я должен вернуться в
Вюртемберг. До сих пор я не придумал еще каким путем итти мне к
моему открытию.
-- Что же ты ищешь?
-- Осязаемое ничто.
-- Осязаемое ничто? -- повторил старик, -- но что значит
осязаемое ничто, и для чего ты его ищешь?
-- Я ищу его, -- отвечал странник, -- для того, чтобы
убедиться, что осязаемое ничто ничего не значит.
-- Известно-ли тебе -- с глубоким убежденьем начал старик,
-- что я теперь не только не знаю худ ты, или толст, высок или
мал, но даже имеешь ли ты голову на плечах?
-- Имею, -- отвечал сын стекольщика, поднимая руку и
ощупывая голову, -- имею. Я ее осязаю.
-- Осязаешь?
-- Осязаю, -- сказал сын стекольщика и задумался надолго.
Задумался и старик. Но они ничего не придумали, потому что
пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.
Вечером же |