| овсем.  Мое  исчезновенье  есть
прямое  следствие  слишком  сильной  любви  моего отца к своему
ремеслу.
   -- Непонятно, -- сказал старик, -- значит, твоему отцу  были
известны эти тайны?
   --  Мой отец, -- начал сын стекольщика, -- был стекольщик. А
моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Он так любил
свое ремесло, что  каждую  неделю  выбивал  все  окна  в  нашем
маленьком  доме,  исключительно  для того, чтобы вставить новые
стекла, а что касается будущего  ребенка,  то  не  хотел  иметь
никакого  другого,  кроме  как  в совершенстве похожего на свое
ремесло. Не знаю, как это случилось, но родился я, родился  сын
стекольщика,  и  я  родился,  увы,  совершенно  прозрачным. Это
обстоятельство однажды заставило моего  отца  вставить  меня  в
раму.  По  счастливой случайности эта рама находилась в комнате
доктора Иоганна Фауста, и вот так я познакомился  с  знаменитым
ученым,  который  руководил  мною во время всей моей дальнейшей
жизни.
   -- Фауст? -- сказал старик, -- не помню.
   -- И он, любопытствуя, научил меня многим наукам. Я брожу по
многим городам нашей страны, но через год я должен вернуться  в
Вюртемберг. До сих пор я не придумал еще каким путем итти мне к
моему открытию.
   -- Что же ты ищешь?
   -- Осязаемое ничто.
   --  Осязаемое  ничто?  --  повторил старик, -- но что значит
осязаемое ничто, и для чего ты его ищешь?
   -- Я ищу его,  --  отвечал  странник,  --  для  того,  чтобы
убедиться, что осязаемое ничто ничего не значит.
   --  Известно-ли  тебе -- с глубоким убежденьем начал старик,
-- что я теперь не только не знаю худ ты, или толст, высок  или
мал, но даже имеешь ли ты голову на плечах?
   --  Имею,  --  отвечал  сын  стекольщика,  поднимая  руку  и
ощупывая голову, -- имею. Я ее осязаю.
   -- Осязаешь?
   -- Осязаю, -- сказал сын стекольщика и задумался надолго.
   Задумался и старик. Но они ничего не придумали,  потому  что
пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.
   Вечером же  |