пящей воды били прямо из скалы на высоте вытянутой руки,
и крутиться под живительным дождем было наслаждением. Тимчик купаться не
захотел - он что-то записывал в блокнот. Здесь мы пообедали. Дальше нужно
было подниматься вверх по ущелью Тас-Аксу, В переводе это означает "река
белых камней". Лерка перевела удачнее - "белокаменная". По ее словам,
отсюда оставалось ходу около двух часов. Следовало поторопиться, чтобы
успеть к ночлегу хотя бы в сумерках.
Я шел за Леркой по скользким плоским камням.
Река звенела. Несколько раз я замечал на перекатах быстрые тени рыб.
Жаль, что размотать удочку придется лишь завтра. В многоугольнике неба
завис недвижно серпоклюв - голубая стрела с двойным опереньем, наложенная
на тетиву бледно-бирюзовых крыльев.
Я начал мысленно перелистывать страницы красной ученической тетрадки в
клетку, которую дала мне прочесть Лерка в первый же день моего прилета.
Лерка сказала, что вызвала меня в Алма-Ату только за тем, чтобы я прочитал
эту тетрадь и помог ей в остальном...
"Почему лишь теперь, весной, в апреле, я решаюсь занести на бумагу все
то, что следовало записать, притом незамедлительно, еще тогда, прошлым
августом.
Ведь недаром говорят, что уже через неделю после какого-либо события
его подробности оскудевают в памяти наполовину. Впрочем, я не опасаюсь
этого. Те подробности не оскудеют в памяти вовек, хотя случившееся не
только Тимчику, но и мне порою представляется сном. Вернее, сном во сне.
Как у Лермонтова в стихотворении "Сон", где "в полдневный жар в долине
Дагестана" герой видит во сне самого себя смертельно раненным, спящим
мертвым сном, а в том, другом сне, он созерцает заснувшую юную деву,
которая также грезит во сне ("И снилась ей долина Дагестана, знакомый труп
лежал в долине той, в его груди, дымясь, чернела рана, и кровь лилась
хладеющей струёй"). Выходит, сон даже тройной, точнее, строенный...
После того как Тимчик поднял меня на смех (слава богу, ему хватило
порядочно |