и.
Агамемнон Эсхила и не так твердо знал, пожалуй, эллинскую мудрость, как
французский. Этот последовательнее, он ученее даже; эсхиловский же, в конце
концов, давал покорить себя льстивым настроениям жены. Он шел на компромисс.
Рабы должны были разуть эсхиловского Агамемнона, прежде чем он решится стать
на дорогую ткань.
Что-то страшно-жизненное звучало в согласии эсхиловского героя
побаловать подошвы мягкостью тирийских тканей.
Зато царь Леконта де Лиль лучше носит свое гордое имя. Это - эпический,
нет, - даже не эпический. Это - герой великолепного пиндаровского эпиникия
{37}. Но какою речью Клитемнестры, льстивой и до зверства наглой, пришлось
за это пренебречь Леконту де Лиль. У Эсхила царица кончала молитвой.
Улыбаясь, эта пантера призывала благословение неба на свой... зверский
прыжок.
Леконт де Лиль сжал и две следующие сцены - с Кассандрой. Суть первой
из них, пока Клитемнестра еще не ушла, передана, однако, и в новой трагедии
изумительно.
На все обращения Клитемнестры пленная девушка не отвечает ни слова и в
конце концов выводит царицу из терпения.
Разница только в том, что у Эсхила Клитемнестра не желала более
унижаться, теряя слова, когда ей не отвечают даже знаками, - а у француза -
царице только "некогда", и, чтобы скрыть смущение, она суетит рабыню
хозяйственными распоряжениями.
Сдержанная злоба в конце сцены как нельзя лучше идет к новой
Клитемнестре. Эта женщина многое сообразила теперь, но слова ее все так же
скупы. Тонкий артист слова слишком просвечивает во французских стихах через
божественную галлюцинацию Эсхила.
Cette femme en demence a les yeux pleins de haine
D'une bete sauvage et haletante encor.
Va! nous te forgerons un frein d'ivoire et d'or,
Fille des Rois! un frein qui convienne a ta bouche,
Et que tu souilleras d'une ecume farouche! {*}.
|