чтобы ложь, а именно неправда. Прошлое вовсе не такое, каким мы
хотим его видеть. Оно - такое же, как сегодняшний день, разве что более
откровенно, без сусальных оберток. Но, с другой стороны, в этот пестрый,
несладкий мир втягиваешься очень быстро, а вскоре уже не можешь
представить себя отлученным от него. В конце концов, это все-таки не
земная история, уже сделанная, известная и фатально неизменимая. Это -
история, которой еще только предстоит сделаться.
Я стоял и смотрел. А Олла вдруг взяла меня за руку и прижалась, и я
почувствовал, что она дрожит, и обнял ее покрепче, сам уже понимая: что-то
не так. Нет, вру. Я не понял. Я почувствовал. Теоретики могут сколько
угодно рассуждать об оперативном чутье, но оно-таки есть, это чутье, и без
него естественная убыль кадров давно уже превратила бы ОСО в организацию
траурных портретов. Очень просто: без всяких причин, вдруг - холодок по
спине, снизу вверх, едва ощутимо... Как в Кашаде за два часа до
выступления Бубахая по радио, и как еще раньше, на Хийно-но-Айте, когда
олигархи ударили в бубны, созывая черное вече. Ну как объяснить? Все
нормально, все тихо, но что-то очень и очень не нравится. Настолько, что я
сжал руку Оллы почти до боли.
И уже на околице, наткнувшись на первого обитателя, богатырски
раскинувшегося поперек тропы, я понял.
В деревне было полно народу. Летом. В страду. И почти не видно было
мужчин. Лишь несколько подвыпивших, вольготно вытянувших ноги со скамеек
возле плетней. И старики на завалинках - многие тоже под хмельком. И еще -
дети, чумазые, горластые. А на огородах, во дворах, у колодца - бабы,
бабы, бабы. Я шел по пыльной улице, никто не обращал на меня внимания,
ладошка Оллы подрагивала в моей руке, а в голове вертелись разные
неприличные слова. Боже, однако, как не вовремя! Диагноз совершенно ясен:
идиллия после бунта. Это бывает. И проходит, когда из замк |