торжественно отнесла к
подставке.
- Не страшись, - сказала себе Кларисса. - Злого зноя не страшись. - Ибо
леди Брутн
пригласила Ричарда на ленч без нее, и от этого удара сбилась и дрогнула
драгоценная минута,
как дрожит от удара лодочного весла куст на дне; и сама Кларисса сбилась; она
дрогнула.
Милисент Брутн, славившаяся своими увлекательными ленчами, ее не
пригласила. Грубой
ревности не поссорить ее с Ричардом. Но она страшилась самого времени, и на лице
леди
Брутн, будто на высеченном по бесчувственному камню циферблате, она читала, что
истекает
жизнь; что с каждым годом отсекается от нее доля; что остаточная часть теряет
способность
растягиваться и втягивать цвета и вкус и тоны бытия, как бывало в юности, когда
она, входя,
наполняла собою комнату и замирала на пороге, будто она - пловец перед броском,
а море
внизу темнеет, и оно светлеет, и волны грозят разверзнуть пучину, но только
нежно пушатся по
гребешкам и катят, и тают, и жемчугом брызг одевают водоросли.
Она положила блокнот на столик. И побрела вверх по лестнице, забыв руку на
перилах,
будто она только что ушла с приема, где друзья по очереди зеркалом отражали ее
лицо и эхом
голос, и вот она затворила за собою дверь и осталась один на один со страшной
ночью или,
если уж на то пошло, под пронизывающим взглядом равнодушно суетливого июньского
утра,
которое для других держало нежный накал роз, да, для других, для других; она это
чувствовала,
замерев на лестнице у распахнутого окна, куда неслись хлопки штор и собачий лай;
и пока сама
она ощущала себя сморщенной, старой, безгрудой, несся гул, дребезжание и
цветение утра -
оттуда, с воли, не про нее, вне ее тела и рассудка, очевидно, никуда не годного,
раз леди Брутн,
славившаяся своими увлекательными ленчами, ее не пригласила.
Как уходящая от мира монахиня, как девочка, исследующая башню, она
поднялась по
лестнице, постояла у окна, вошла в ванную. Здесь был зе |