ь за клерка или школьного
учителя, перенесшего тяжелый несчастный случай. Это могло стать самой подходящей
для
меня легендой.
Как только привел себя в порядок, я вышел из пшеницы, уже не заботясь,
сколь широк
остается за мной след. Никто не видел, откуда я выбрел на дорогу. Шоссе стало
свободнее; оно
прекратило наполнять и опустошать городок и лежало прямым путем в широкую жизнь.
Безостановочно пробегали мимо неторопливо тарахтевшие грузовики и легковые
машины. Для
шоферов эта миля ничем не отличалась от остальной дороги, а какой-то паршивый
пешеход их
и вовсе не интересовал. До городка я ковылял, стараясь не хромать, насколько мне
позволяли
силы, часто останавливался передохнуть. Порой я шагал очень медленно и
расчетливо,
опираясь всем телом то на одну ногу, то на другую, будто я кого-то поджидаю.
Оказавшись между двумя рядами домов, я отчаянно занервничал. Столько окон
смотрели
на меня и такие толпы людей! Оглядываясь назад, припоминаю, что встретил по пути
едва
больше двух десятков пешеходов - в основном обходящих магазины женщин; но и в
лучшие
времена я страдаю боязнью многолюдства - агорафобией. Даже в Лондоне я всячески
стараюсь избегать переполненных народом улиц; для меня пытка - пробираться
сквозь толпы
зевак из пригородов на Оксфорд-стрит. Улицы этого городка в действительности
были
оживлены не более и не менее провинциальных городков моей собственной страны, и
особенно
волноваться мне было не из-за нечего, но я ощущал себя так, будто годы провел,
не видя
живого человека.
Первым же переулком я свернул в сторону вымощенной набережной, где, не
привлекая
ничьего внимания, мог свободно шагать своей неестественной походкой среди
цветочных
клумб и танцевальных площадок. Впереди под мостом разместилась стоянка дюжины
лодок.
Подойдя к ним, я увидел свежеокрашенный павильон с желанной вывеской "Прокат
лодок". В
задумчивости опершись на ограду, стоял человек в расстегнутой куртке, очевидно,
переваривавший |