и воссоединившиеся пары уходили в сумерки, не ведая о своем
счастье.
Волей-неволей в голове его зарождались тревожные предположения. Нелепые - он сам
сознавал их нелепость, но... опровергнуть их могло только Катино возвращение, а
она-то и не шла. Может быть, она его потеряла, забыла, где искать?.. Или ей в
магазине стало плохо?.. А вдруг... - об этом было думать страшнее всего - вдруг
она решила его бросить?.. Последнее, самое фантастическое из предположений,
вспухло в его мозгу, вытеснив остальные. Бросила!.. Не владея больше собой,
Петрович оставил свой пост и кинулся в магазин. Путаясь в чьих-то пальто, он
протиснулся в двери и оказался в бурлящем ярко освещенном зале; густое
разноголосье обрушилось на него; разномастная обувь чавкала и шаркала во всех
направлениях и давила мокрую грязь на полу; в воздухе стоял запах сырой одежды и
сырого мяса. Одолевая людскую кипень, Петрович рванулся вдоль длинного зала,
мимо прилавков, облепленных покупателями. Он толкал встречных и отлетал, получая
взаимные толчки; чужие авоськи били его в грудь, и кто-то спрашивал его строгим
голосом: "Чей ты? Где твоя мама?"...
- Катя! - чайкой вскрикнул Петрович, но голос его потонул в магазинном гвалте.
Гребя в людском водовороте, он прошел магазин из конца в конец, добрался дотуда,
где уже и покупателей-то не было, а только сочился из мутного стеклянного вымени
бордовый лохматый сок, и продавщица от нечего делать возила тряпкой по
прилавку...
- Чей ты, мальчик?
Чей?.. Петрович закружился, как в западне.
- Хочешь выйти? Дак вот же дверь!
Новая страшная догадка пронзила Петровича: в магазине были вторые двери!
Конечно, как он об этом не подумал, - через них-то Катя и сбежала... И тут...
паника
в его душе словно бы улеглась. Ее сменило тяжкое всепоглощающее чувство
катастрофы; так большая боль приходит на смену уколу или ожогу. Петрович опустил
голову и, будто в задумчивости, вышел из магазина. Роняя на пальто нечастые, но
полн |