тоянии с ней общаться, это Эзергиль. Но о ней речь
пойдет позже.
Мое появление в группе Катька восприняла как личное оскорбление. Сначала
были
нарочито удивленные взгляды типа: "А это что у нас такое завелось?" Потом
начались наезды.
Погодина не упускала ни единой возможности поиздеваться надо мной, надеясь,
вероятно, что
я сбегу из группы сама. Я поначалу только дивилась, принимая беспричинные
нападки
Погодиной за местную форму дедовщины. Потом мне это надоело, и я пожаловалась
Антонине.
Преподавательница вызвала Катьку в свою каморку для разборок. Сквозь неплотно
закрытую
дверь до меня периодически доносились гневные реплики Погодиной: "Да кто она
такая? Вы
понимаете, что это позор для нашей студии? Ее же вообще едва не выгнали в том
году - я
узнавала! Вам придется отчитаться перед педсоветом, по какому праву вы ее к себе
взяли!" Уж
не знаю, что ей на это ответила Антонина, но с тех пор Катька оставила меня в
покое. Точнее,
мы вообще перестали разговаривать. Думаю, это для нас оптимальная форма
сосуществования.
Вторая ученица Антонины - Эзергиль - существо куда более интересное и
загадочное,
чем стервозная зазнайка Погодина. Для меня особенно, поскольку с ее именем
связаны важные
для меня воспоминания детства. Когда я училась в первом классе самой обычной
школы, в
музыкальном зале устроили выставку работ художественного училища. Организацией
этой
выставки занималась, кстати, все та же Антонина. Сейчас я думаю, это было формой
скрытой
агитации, типа акции по переманиванию способных учеников.
О работах ничего сказать не могу - они не произвели на меня впечатления, от
искусства
я тогда была далека. Но на одной из рамок была подпись - "Эзергиль". Меня она
проняла до
самых печенок, можно сказать, что-то перевернула в прежде младенчески
безмятежной душе.
Несколько дней подряд я на каждой перемене бегала к выставочным стендам, стояла,
вперясь
глазами в подпись, и думала, думала. Учителя, вероятно, полагали, что я |