стной демократией; наконец, целый вихрь личных
интриг и вожделений - все эти процессы разложения на верхах революционной
общественности свели на-нет все тогдашние попытки предотвратить крах, который
впрочем, быть может, был неизбежен.
II.
Итак, обосновавшись с утра 27-го в Гатчине, мы, подсчитав все наши наличные силы
и возможные подкрепления, решили на рассвете 28-го начать движение на Царское
Село с расчётом захватить его к полудню этого же дня. Сам ген. Краснов был полон
уверенности и бодрости, считал, что подкрепление ему понадобится главным образом
лишь после овладения Царским для петербургской операции в тесном смысле этого
слова. Настроение казаков в этот день 27-го было тоже вполне удовлетворительно.
К рассвету 28-го казаки стали выступать из Гатчины и скоро их полки в полном
порядке вытянулись вдоль царско-сельского шоссе. В это же утро пришло первое
подкрепление; превосходно блиндированный поезд, обильно снабжённый пулемётами и
скорострельными лёгкими пушками. Но уже в это утро нас стала сильно беспокоить и
волновать та медлительность, с которой продвигались к нам с фронта эшелоны. Эта
медлительность становилась прямо странной и загадочной. Позднее мы получили
об'яснение этой загадочности: с одной стороны, нас "саботировали" некоторые
штабы, например, тот же Черемисов; с другой - большевики, железнодорожники и
телеграфисты применяли к воинским поездам, шедшим в направлении на Гатчину,
итальянскую забастовку. Часа через три после выступления отряда я выехал к нему
вдогонку. Я нашёл казаков совсем не там, где рассчитывал. К сожалению, отряд
продвигался совсем не с той быстротой, с какой предполагалось, и скоро
выяснилось окончательно, что казаки ни в каком случае к полудню в Царское Село
не поспеют...
Следуя раз навсегда принятому правилу не вмешиваться в чисто военные операции, я
остановился приблизительно на полдороге между Гатчиной и Царским Селом, у здания
метеорологической обсерватории, с вы |