олках стояли разрисованные в разные цвета глиняные кувшины с напитками,
растениями, сушеными овощами или густым сиропом.
Как поздороваться по-русски, мы не знали, поэтому разговаривали только между
собой. Русские в лавочках смотрели на нас со смешанным страхом и улыбкой.
Владелец магазинчика подходил с вымученной улыбкой, предлагая взять его
продукты, надеясь таким образом умилостивить безжалостных вояк, какими мы
представлялись его воображению.
Мы зачерпывали ложками сироп с желтоватой мукой, довольно приятной на вкус,
немного напоминающей мед. Единственное, что мне не нравилось, - было слишком
много жиру. Как сейчас передо мной встают лица русских. Вручая нам свой сироп,
они улыбаются, произнося слово "орулка". Я так никогда и не узнал, что оно
значит: приглашение отведать кушание или так называлась эта смесь. "Орулкой" мы
питались все эти дни, что, однако, не мешало вовремя появляться и к обеду,
начинавшемуся в одиннадцать часов.
Гальс с исключительной вежливостью брал все, что предлагали ему русские. Меня
это порой даже раздражало: он клал в котелок все продукты советских торговцев,
отличающиеся друг друга лишь консистенцией. Иногда в его котелке были смешаны
пресловутая "орулка", вареная пшеница, селедка, нарезанная на кусочки, и прочие
продукты. Что бы там ни было намешано, Гальс поглощал все, напоминая при этом
ненасытного борова.
Впрочем, времени для отдыха особенно не было. Минск - важный центр армейских
поставок. Нужно было отправлять грузы по назначению и распаковывать
прибывающие.
Жизнь войсковой части этого сектора была на удивление хорошо организована.
Приходила почта. Солдатам, уезжавшим в отпуск, показывали фильмы - нас, правда,
на них не пускали. Были также библиотеки и рестораны, работали в которых
русские, обслуживая немецких солдат. Для меня посещение ресторана обходилось
слишком дорого, и я в них не ходил, зато Гальс, готовый пожертвовать чем угодно,
лишь бы наполнить желудок, тратил зде |